Врата небесного спокойствия

Глава I

Пекин, полночь, серп луны на ясном небе.

Военные открыли проход в оцеплении вокруг площади Небесного спокойствия. Тысячи студентов под эскортом солдат медленно вытекали на проспект Долгого мира.

Они шли, поддерживая друг друга; вздохи и стоны сменялись молчанием. Ночь выдалась беспокойной. Грохотали танки, то и дело раздавалась стрельба, грубыми голосами перекликались солдаты. Молодая студентка брела одна, опус­тив голову, потом замедлила шаг, остано­вилась и бросила тревожный взгляд на продолжавших прибывать людей.

Какой-то студент заметил ее, пробрался через толпу, подошел и прошептал на ухо:

—         Аямэй, чего ты ждешь, почему не бежишь?

Аямэй резко обернулась. Перед ней стоял незнакомый парень — бледный, бо­родатый, с выступающими скулами и взлохмаченными волосами.

—        Уходи, — продолжил он. — Армия вот-вот возьмет все под контроль, и тебя арестуют. Ты должна скрыться!        

—        Зачем? 

—         Ох, Аямэй... Пойдем.     
Он взял ее за запястье и, дождавшись момента, когда солдаты отошли подаль­ше, ринулся в сторону выходившей на проспект улицы.

Парень силой тащил Аямэй за собой и остановился, только когда они оказались далеко от площади, в центре Пекина, где сплетаются узкие, кривые полутемные улочки.

Тут он закашлялся и без сил рухнул на тротуар. Тусклый свет от висевшего на козырьке дома фонаря упал на изуродо­ванный шрамом лоб.

—         Сяо! — воскликнула Аямэй.

Она узнала бывшего однокашника по лицею, который три года назад уехал из Пекина учиться куда-то в провинцию и поступил там в университет. Девушка за­смеялась, взяла его ладони в свои, внима­тельно оглядела.

—         До чего же ты изменился! Как идет учеба? Когда ты вернулся? Значит, и ты участвовал в голодовке? А помнишь, как мы после занятий играли в бадминтон и всегда побеждали? Ты снова пойдешь в лицей? Знаешь, они срубили все деревья и   выстроили   там   жутко   уродливый спортзал.

Сяо била дрожь. Вот уже несколько дней у него держалась высокая темпера­тура. Восторженная радость и наивные слова Аямэй почти заставили его забыть о недомогании. Несколько мгновении он улыбался, погрузившись в воспоминания. Редкие выстрелы и приглушенные крики с площади Небесного спокойствия верну­ли Сяо к реальности. Он помрачнел. Они стояли неподвижно, застыв от ужаса и от­чаяния. Наконец Сяо прервал молчание:

—        Думаешь, сегодня ночью они нач­нут убивать?

—        Не знаю, — ответила Аямэй. — Те­бе нужно в больницу. А я возвращаюсь на площадь.

—        Нет! — закричал Сяо. — Нам едва удалось ускользнуть. Ты должна спря­таться. За тобой охотятся, это точно.

—        Сяо, я участвовала в организации нашего движения. Гибель студентов будет на моей совести. Я боюсь за них, я страш­но боюсь.

Она бросила нетерпеливый взгляд в сторону площади Небесного спокойст­вия. Шум усиливался, доносившиеся рыдания и крики приводили девушку в ужас.

Целый месяц Аямэй провела почти без сна и еды, и крайнем нервном напряже­нии, и теперь, как измученный марафо­нец на последнем отрезке дистанции, вдруг ощутила мощный прилив физичес­ких и душевных сил. Девушка вздрогнула и попыталась повернуть назад.    

Сяо схватил ее за руку:

—        Хочешь умереть? Или провести ос­таток жизни в тюрьме?

—        Зачем мне жить, если другие гибнут, проливая кровь за наше дело? Я своими речами привлекла их к борьбе, собрала на площади, я призвала их к голодовке — и должна умереть первой! А я что делаю? Убегаю! Оставляю их под огнем, один на один с танками.

Сяо горестно усмехнулся. Его лицо приняло насмешливое выражение.

—         Аямэй, — сказал он, — не воображай себя героиней нашего времени. Думаешь, твое самопожертвование способно изме­нить ход истории? Какая наивность! И ка­кое самомнение! Оставайся здесь, твоя жизнь дороже твоей смерти...

—         Ты   не  понял,   —   перебила  его Аямэй. — Героизм тут ни при чем. Дума­ешь, мне не понятно, до чего самонадеян­но это звучит: «Я объединила и вовлекла в борьбу студентов». Движение возникло стихийно, я просто сыграла роль катали­затора. Но эту роль, дело, за которое я от­вечаю, нужно довести до конца.

—         Оставь эти глупости. — Сяо раздра­женно дернул плечом. — Людей влечет разрушение, они жаждут гибели. Твоя го­ловка набита поэтическими образами, ты воспеваешь безрассудные действия, пото­му что в глубине души мечтаешь о само­разрушении!

Эти слова повергли Аямэй в дрожь. Она бросила на Сяо странный взгляд и резко оттолкнула его руки. Решив любой ценой удержать девушку, он упал на коле­ни и схватил ее за ноги.

—        Оставь меня! — в отчаянии закрича­ла Аямэй. — Умоляю, не останавливай меня. Я должна исполнить свой долг.

—        Я не отпущу тебя, идиотка. — Сяо тоже перешел на крик. — Мой долг — за­щитить тебя от твоего собственного бе­зумия...

Внезапно на соседней улочке началась стрельба, и человек десять гражданских ринулись в сторону Аямэй и Сяо. Они бе­жали, прижимаясь к стенам, и могли за­топтать их. Девушка рывком подняла Сяо на ноги и, поддерживая товарища, броси­лась следом за остальными. Пули свисте­ли все ближе. Неожиданно Сяо пошат­нулся и всей тяжестью навалился на Аямэй. Девушка лежала на земле, залитая теплой кровью, и ей казалось, что она сходит с ума. Люди разбегались в разные стороны, от топота дрожала земля. Появились солдаты. Она едва успела спрятаться за деревом. Военные прошли ми­мо, стреляя на ходу.

Аямэй заблудилась в центре города: она ходила по кругу и никак не могла вы­браться. Обезумевшие от страха люди пы­тались спастись бегством, увлекая се за собой, потом она оказалась в полном оди­ночестве в каком-то закоулке, где на мос­товой валялись залитые тусклым светом фонарей трупы.

Было два часа ночи. Она не встретила ни одного студента и так и не знала, что же произошло на площади Небесного спокойствия. Неожиданно ее окликнул вылезший из грузовика шофер:

— Студентка, тебе куда? Ранена? Могу подвезти.

Она ответила, что заблудилась и хочет вернуться на площадь Небесного спокой­ствия.

—         Ты разве не знаешь, что там творит­ся? Солдаты открыли огонь, много уби­тых. Туда тебе точно нельзя.

Аямэй спросила, известно ли ему что-нибудь о студентах, которых приказали вытеснить с площади. Шофер воскликнул:

—         Думаешь, им дали скрыться? Да большинство из них наверняка погибли под танками.

Аямэй поблагодарила и повернулась, чтобы уйти, но шофер остановил ее:

—         Сейчас не время гулять по городу. Темно, повсюду стреляют. Где ты жи­вешь? Я тебя отвезу.      

Она ответила, что непременно должна вернуться на площадь. Шофер покачал головой:   

—         Ты молодая и горячая. Говорю те­бе — возвращайся домой, или ты не боишься смерти?    

Своей настойчивостью шофер напом­нил ей погибшего Сяо. Повинуясь како­му-то смутному и странному чувству, Аямэй еще мгновение колебалась, но по­том все-таки назвала адрес родителей, и они уехали из центра Пекина.

Ван работал на транспортном пред­приятии. В самом начале вечера он вер­нулся из провинции и застрял у Ворот Кванчжу: жители квартала перегородили проспект Долгого мира, чтобы не про­пустить подкрепление к войскам. Любо­пытный и восторженный, как многие молодые китайские рабочие, Ван бросил грузовик и присоединился к протестую­щим. Потерявшие терпение солдаты били людей прикладами автоматов, те в ответ забрасывали их бутылками и камнями. Войска открыли огонь, появились первые жертвы. Тогда Ван вспомнил о жене и ре­бенке и три часа прятался в обществен­ном туалете.

Он родился в рыбацкой семье и радо­вался, что стал шофером и регулярно по­лучает зарплату. Особым честолюбием он не отличался, жил скромно, был счастлив и не заботился о завтрашнем дне. Но в тот вечер, став свидетелем бойни, молодой человек ощутил не ужас, а возбуждение.
По дороге к дому родителей Аямэй он на­ивно рассуждал о революции, сопротив­лении и тайной организации, задумавшей свергнуть правительство.       

Аямэй хранила молчание. Ван взгля­нул в зеркало. Девушка сидела, подперев голову ладонью. Ветерок из окна шевелил ее густые волосы, обдувал пересохшие гу­бы и запавшие щеки. Черные глаза непо­движно смотрели из-под нахмуренных бровей на пролетавшие мимо деревья. Внезапно Ван воскликнул:

— Ты — Аямэй.

Ван был потрясен своим открытием. Запинаясь на каждом слове, он рассказал, что следил за телевизионной дискуссией между членами правительства и студента­ми. Пламенное красноречие Аямэй сде­лало ее самой популярной из лидеров мо­лодежного движения. К тому же она была единственной женщиной, участвовавшей и долгих переговорах, и очень красивой женщиной, хотя об этом Ван, конечно, умолчал.