Пособие для начинающей ведьмы

Часть первая
ЧТО ДЕЛАТЬ ЗНАХАРКЕ?

Глава1
СНЕЖНЫЕ ВОЛКИ

Жутким плачем расколется ночь,
Все, никто мне не сможет помочь,
Застынет под окнами бешенный вой,
Это снежные волки пришли за мной.
Настя

В эти призрачные зимние дни снег заполонил все. Земля была укутана им, как боярыня соболиной шубой.

Деревья больше походили на сугробы. Даже небо, казалалось, не справлялось с его количеством — снегопад не прекращался уже какую неделю.

Посреди этого белого чутко спящего мира брела по лету невесть зачем одинокая женская фигура, упрямо пробираясь в самые дебри. Метель мгновенно стирала все следы, но путница целенаправленно двигалась все дальше и дальше.

Но это отнюдь не означало, что она безропотно сносила все "прелести" подобной прогулки. В какой-то момент она остановилась поправить сбившийся капю­шон, подняла глаза и оглядела снежное царство, сарка­стически подумав, что все это необыкновенно похоже на начало хорошей сказки, вроде той, где девочка на тмние праздники отправилась в лес за подснежниками и повстречала Двенадцать Месяцев. Ива (а именно так звали отважную путешественницу) пробиралась сквозь поистине невиданные завалы снега и размышляла. Почему же только двенадцать месяцев, а где в это время были еще два? И в каких местах есть такие диковинные цветы, что растут под снегом?

В руках у девушки было, как у всякой уважающей себя знахарки, лукошко. Она собиралась набрать омелы и, продираясь по бурелому, на чем свет стоит костерила и младенцев, которым приспичило родиться именно зи­мой да еще в самые морозы, и их матерей, у которых вдруг пропало молоко ("Нет, ну право слово, — думала она, — мало им весны, лета, осени, когда растений, улучшающих молоко, плюнь и в какое-нибудь попадешь!"), и влюбленные парочки, которые в преддверии зимних праздников оборвали всю омелу в округе, развесив ее в мыслимых и немыслимых местах, чтобы безбоязненно целоваться на глазах у целого села. Впрочем, ворчала знахарка больше для проформы. Даже если бы омела росла у нее за порогом, девушка отправилась бы в лес к тому деревцу, что приглядела еще на Купалу. И в бурю и в ураган она все равно пошла бы туда. Ива любила свое дело.

Лес девушка знала назубок, так что заблудиться могла разве что спьяну, да и то вряд ли. С лешим была в приятельских отношениях. Но на этот раз она не стала уведомлять его о своем визите, справедливо рассудив, что тому, поди, тоже неохота выбираться наружу в такой мороз, да и задобрить его было особо нечем. Хоть куры и неслись исправно, но все столь любимые лешим яйца ушли на молодильные зелья. На зимние праздники их чуть с руками не отрывали: женщины — себе, мужчины — на подарки. Иве всегда было интересно, что говорят мужики в таких случаях? "На, дорогая, пользуйся. А то уже смотреть страшно на тебя, старую каргу!" — Так, что ли?

Зимние дни коротки, и скоро синяя тьма смешалась с небом, а заснеженная земля стала светлее. К пригля­нувшемуся дереву Ива подобралась уже в полной темноте. Но снегопад внезапно прекратился, и месяц услуж­ливо высветил посеребренный лес.

Девушка аккуратно стряхнула снег с ветвей и бережно коснулась листьев. Те легли ей в ладони, узнавая опыт­ную руку. Нож сверкнул золотом в свете луны. Пожалуй, это была самая дорогая вещь во всей деревне, несколько раз его крали, но он всегда возвращался в семью зна­харок. Ива осторожно осмотрела листья, выбирая имен­но те, которые подойдут ей более всего. Как всегда в такие моменты мир изменился, стал глубже, ярче, пол­нее. Девушка как свою кожу ощущала гладкие листья, как свою кровь — бегущие по ним соки. Она знала, какие ветви отдает ей растение, и, ласково шепча ему заговор, срезала именно их. Поблагодарив и омелу и дуб, она перешла к другому дереву. Через какое-то время, набрав нужное количество листьев, Ива отправилась в обратный путь.

Ей вспомнились слова старой тетушки, что воспи­тывала ее после смерти матери: "Омела — это ни жен­щина и ни мужчина. Ни куст и ни дерево. Она ни то и ни другое. Человек, находясь под омелой, становится свободным от ограничений. Но и мир хаоса может легко до него дотянуться. Это опасное дело, моя девочка,— стоять под омелой". Слова родных всегда возвращаются к нам, неся уже какой-то другой, не тот, что в детстве, смысл.

Уже показались впереди огни в домах, и Ива почув­ствовала какую-то непонятную тревогу. Снова поднялся ветер. Поземка побежала по снежным курганам. Уку­танные в белые шубы деревья вдруг недовольно и свар­ливо заворчали, скрипя старыми ветвями. Где-то встре­пенулась птица. Странный звук, слишком напоминаю­щий стон, пронесся по лесу. Иве показалось, что кто-то ледяными пальцами пробежался по ее спине под одеж­дой. Стало страшно. Какой-то первобытный необъяс­нимый ужас на одно короткое мгновение заставил ее окоченеть. Потом знахарка стряхнула с себя это наваж­дение. Зима — это время для страхов. Они, как правило, не имеют под собой основы, но сопротивляться им на­много труднее. Они живут в твоей душе, на задворках сознания. Днем ты даже не замечаешь их. А вот ночью посреди льда и холода во тьме зимнего леса... ты с ними один на один.

Хотя все же именно зимой стоит быть намного осто­рожнее. Нечисть всякая и звери дикие как раз оголодали до одури, сбились в стаи, поди попробуй с ними дого­вориться. Зимой можно заблудиться и тогда точно за­мерзнешь. А кроме того... кроме того, есть еще кое-что, чего стоит бояться. Снежные волки вышли на охоту. Снежные волки... это пострашнее всей нечисти, нежити и зверей. Им не нужно мясо или кровь, они заберут твою душу, унесут ее своей призрачной королеве, и не останется у тебя покоя в сердце. Будь ты девушка или юноша, семейный мужчина или женщина с кучей детей, старик или старуха — все едино: пойдешь ты вперед по змеящейся под ногами дороге вдаль куда глаза глядят. И не захочется тебе больше ни счастья, ни спокойствия. И будет в душе твоей только путь бесконечный, а в сердце — песни снежных волков...

Ива снова тряхнула головой. Сказки все это. Нет на самом деле ни снежных волков, ни их королевы. И верят в это только дети и неудачники. Но тем не менее она что-то чувствовала, а это значит, лес что-то хотел ей сказать. Нечто нехорошее произошло в лесу. Ох, как бы беду не накликать...

Месяц довел девушку до дома и с чувством выпол­ненного долга скрылся в облаках. Небольшая избушка встретила ее жаром натопленной печи и запахами только что выпеченного хлеба да сушеных трав.

— Я — дома! — крикнула Ива, борясь с упрямой две­рью, никак не желающей закрываться. Вновь повалив­ший снег быстро набивался через щель за порог. Бесовщина какая-то, надо попросить Хоньку починить, думала знахарка, перетягивая дверь с ветром.

— Где тебя носит?!

О, легок на помине...

Из темноты вынырнула высокая мужская фигура. Светловолосый сутулый парень подошел к девушке, ото­брал лукошко и без видимых усилий захлопнул непо­корную дверь.

— О-о, спасибо,— выдохнула она, разматывая платок.

— Где ты шляешься, я тебя спрашиваю?! — Хон по­ставил корзинку на пол и помог знахарке освободиться от шубы.

— Вроде ты не знаешь — из леса иду.

— А ты что, не видишь, что ночь на дворе?! Ушла невесть когда! И все нет и нет! Ну где можно столько лазить?!

Объяснять что-то Хоньке было абсолютно беспо­лезно, равно как и спорить с ним. Пока он не выскажет все, что он по этому поводу думает, остановить его было невозможно. Поэтому Ива, делая вид, что вниматель­нейшим образом слушает, подхватила лукошко и дви­нулась в комнату, где, собственно, и делались все зелья и снадобья.

— Ты меня вообще слушаешь?!

— Ага, — меланхолично подтвердила она. — Слушай, а где тетушка?

— А-а, ты ж не знаешь. — Хон немного помолчал, вид­ но, решая, продолжить ли ему нравоучения или получить удовольствие другим способом, а именно — рассказать последние новости.

— Пока ты невесть где шлялась, в деревню приехал...— Он дождался, пока она вопросительно подняла на него глаза, оторвавшись от раскладывания омелы по столу,— ...менестрель.

— Что, правда? Настоящий менестрель?

— Ну а какой еще?

— Что и песни поет?

— Еще какие!

— И сказки бает?

— Закачаешься!

— Здорово! А что ж тут сидишь? Иди послушай, мне потом расскажешь!

— А ты?

— Да мне снадобье надо сделать, а то у всех троих матерей совсем молока нет. Помрут, не ровен час, еще дети...

— Да хватит тебе, давай хоть немного послушаем,— начал канючить парень.

Ива и Хон дружили с детства. Это сейчас он был длинный, худой и жутко сутулый. Ива помнила, как он был совсем мелким карапузом. Вот тогда-то они да еще компания детей и повстречали разъяренную рысь. Уда­ром одной лапы она сразу пришибла одну из девочек, бросилась на другую. Все остальные с воплями разбе­жались. А совсем тогда маленький Хон схватил камень и с силой ударил рысь по носу. Та кинулась на него, располосовала половину лица, груди, чудом не задев ничего жизненно важного. Но задела бы, если бы Ива не стала хлестать ее по морде игольчатым репьем. Детям повезло: девочка попала рыси в глаз, отчего та выпустила из лап Хона и из-за боли не сразу бросилась на обидчицу, так что односельчане успели добежать и прибить взбе­сившееся животное. Руки, исколотые ядовитым репьем, тетка Ивы вылечила, но раны Хона до сих пор напо­минали о себе ужасающими шрамами через все лицо, часть шеи и груди. С тех пор мальчик стал носить длин­ные волосы, завешивая ими лицо, и сутулиться, а у Ивы появилась мечта: создать такое зелье, чтобы на­всегда избавить его от этих меток. А еще они стали лучшими друзьями, что было непросто: хоть знахарок и уважали в деревне, а все равно они всегда были пол подозрением. Ведьма, знахарка. Знахарка, ведьма, кто же их разберет, лучше держаться подальше от греха-то...

Как и следовало ожидать, Иве удалось послушать менестреля лишь много времени спустя. Зато почти вся деревня была на концерте, в том числе, как с негодо­ванием обнаружила знахарка, и все три новоиспеченные матери. Ива туг же решила устроить им разнос. Впрочем, даже после этого девушка краем глаза уловила, что не все из них отправились к колыбелям.

Менестрель знахарке не понравился. Он был невысок, худ, с желчным острым лицом и давно немытыми волосами до плеч. Когда Ива подошла, бард как раз за­кончил очередную балладу и поднял на нее взгляд. Девушка вздрогнула. Глаза менестреля были настолько светлые, что казалось, радужки нет вообще.

— Может, девушка, которая только что подошла, за­ хочет что-нибудь услышать? — Голос менестреля был резок, пожалуй, слишком высок и чем-то неуловимо оскорбителен. Все обернулись на Иву. Знахарку все же не особо любили в деревне.

— Спойте еще раз про веселую мельничиху! — Этот голос раздался из-за ее спины. Обернувшись, Ива об­наружила Матинку, одну из первых деревенских сплет­ниц, причем самых злобных. Как же это она, интересно, пропустила хотя бы часть такой потехи, подумала Ива.

— Желание дамы для меня закон, — залихватски поклонился бард.

И запел. В первую минуту Ива была поражена. Когда менестрель пел, его голос становился сильным, глубо­ким, затягивающим как поцелуй. Звуки лютни только оттеняли этот переливчатый тембр. Менестрель пел и пел, а перед слушателями плыли зеленые поля, бело­гривые реки, высокие травы, стяги на гордых башнях, армии в блестящих доспехах, паруса на мачтах огромных кораблей, седые вершины гор, драконы в золотой чешуе... И слышали они песни ветров, рог, зовущий в бой, стук копыт, шум листьев в кронах деревьев заповедных лесов, плеск волн, хмельные песни, музыку эльфов да звон оружия...

Уже дома, в очередной раз сражаясь с непослушной дверью, Ива никак не могла прийти в себя. В ушах все еще стояли голос и музыка. А в сердце звучали странные чудесные мелодии чужих далеких земель.

Как только дверь оказалась закрыта, в нее тут же постучали, мало того — загрохотали кулаками. Знахарка распахнула ее и увидела своего соседа, как раз того, у которого недавно родился сын. По его лицу она поняла, что произошло что-то страшное.

— Что?! — только и могла произнести она. Сердце сжалось так, как сжимается только в предчувствии плохих вестей.

— Маленький... — задыхаясь, выговорил он.— Маленький...

Ива схватила котомку со снадобьями и бросилась к третьему дому. Едва увидев ребенка, она обреченно по­няла, что спешка была излишней. Мальчику уже ничто не могло помочь. Более того, он был мертв уже несколько часов. Старая бабка, с которой его оставили, все так же спала, прислонившись спиной к печке. Ее не разбудили даже крики матери и рыдания родичей. Если бы не хриплое дыхание, ее тоже можно было принять за покойницу. Но правда такова — мертв был ее полуторамесячный правнук.