Призраки Гойи: Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Лоренсо Касамаресу недавно исполнился тридцать один год. Он родился в одной из глухих деревень Мурсии. Лоренсо, четвертый ребенок в бедной крестьянской семье, провел детство среди полей, бегая босиком даже зимой, собирал несжатые колоски, дикие плоды и сгребал конский навоз маленькой деревянной лопаткой. Мальчик ловил рыбу в речушках голыми руками и охотился на птиц из рогатки. Когда наступала пора урожая, он воровал инжир и виноград. Раза два-три воришка попался, и его отхлестали крапивой. Так Лоренсо, едва появившись на свет, узнал, насколько тяжелой может быть жизнь в этом мире.
Ему также известно, что существует другая жизнь, и лишь она одна представляет ценность.
Когда мальчику исполнилось семь, его заметил местный священник, с которым тот порой препирался на обязательной пятничной исповеди. Священник, пораженный не по годам развитым живым умом Лоренсо, его неистощимым интересом к таинствам веры и врожденной религиозностью, изыскал способ отправить девятилетнего парнишку в духовную семинарию, чтобы тот получил бесплатное образование. Семья Лоренсо с радостью согласилась, восприняв это как редкое в ту пору благо. К тому же одним едоком стало меньше.
Юный Лоренсо, трудолюбивый, очень способный и крайне набожный, но при этом шалун и задира, быстро научился читать и писать, наверстав два года. Он работал тайком по ночам, при свече, и молил Бога дать ему сил для борьбы с недосыпанием.
В тринадцать лет подросток, помимо кастильского языка, довольно неплохо владел латынью и даже усвоил азы греческого. Учение было его страстью. Каждый день перед ним открывался дотоле неведомой мир знаний, мирских и духовных. Это была область, где Лоренсо мог чувствовать себя на равных с учениками из других сословий, детьми купцов и даже мелкопоместных дворян, заносчивыми, но большей частью не блиставшими талантами тугодумами, не способными учиться. Это равенство в области премудрости казалось крестьянскому сыну даром Божьим.
В шестнадцать лет юноша уже сочинял стихи на латыни и читал наизусть псалмы. Он пользовался популярностью у товарищей по учебе, был заводилой и возбуждал у них зависть. Они не раз доносили на Лоренсо, жалуясь на его грубость и заносчивость. Он же неизменно ловко выкручивался. Он был лучшим почти по всем предметам.
В положенное время Лоренсо принял постриг. Он испытывал непреодолимое влечение к богословию. Эта наука открывала безграничные горизонты для его ума, который обнаруживал в ней, наряду со святыми, ангелами и архангелами, неожиданные умозаключения, небесные иерархии и бесконечные миры, тем более волнующие, что они оставались для него незримыми и непостижимыми.
Поскольку Лоренсо больше всего заботила чистота веры, его определили к доминиканцам, в монашеский орден, главным предназначением которого являлась борьба со всевозможными отклонениями и ересями. Из-за легендарной злобности этих монахов их окрестили на латыни domini canes, псами господними, что представляло собой игру слов.
Юноша провел у доминиканцев период послушничества, а в 1779 году отправился в Рим с группой испанских монахов. Папа римский удостоил их личной аудиенции, продолжавшейся около двух часов. Папа говорил им о праведном королевстве, во славу которого им надлежало трудиться, а также защищать его, и заявил, что Испания - самый надежный оплот истины. Он дважды назвал доминиканцев «воинами Христовыми». Эти слова произвели сильное впечатление на Лоренсо, который перед лицом первого из христиан, наместника Бога на земле, вспомнил о своем босоногом детстве.
Когда Касамаресу исполнилось двадцать четыре года, один из наставников молодого монаха предложил принять его в Конгрегацию в защиту вероучения. Иначе говоря, в инквизицию.
Лоренсо тотчас же туда приняли.

Инквизиция была учреждена в 1231 году папой Григорием IX. Вверенная доминиканцам, она, согласно секретному предписанию, была призвана следить за строгим соблюдением римско-католической догмы.
Первым папой, использовавшим в начале XIII века инквизиторские методы в борьбе с альбигойцами, был Иннокентий III.
К концу XVIII века инквизиция, в рядах которой оказался Лоренсо, уже стала пережитком. Суровый, мрачный и даже грозный образ, который она являла собой двумя столетиями раньше, потускнел и утратил свою силу. В этот период Испания по-прежнему остается традиционной католической монархией, которой не коснулась протестантская Реформация. Регулярные исповеди и пасхальные причастия обязательны по меньшей мере раз в год, и каждый житель страны должен получить свидетельство о причастии, что нередко способствует процветанию в городах черного рынка индульгенций.
Как и прежде, члены инквизиции могут без предупреждения входить в любой дом, даже в жилища иностранцев. Они ищут брошюры, иконы и запрещенные книги, изданные за границей. Лоренсо быстро обучили этому искусству, и он умеет находить наиболее распространенные тайники.
Испания пытается противостоять, по крайней мере официальным путем, проникновению в страну новых идей, попадающих сюда из Северной Европы и в первую очередь из Франции. Произведения, слывущие опасными и вредными, запрещены властями под угрозой штрафа или даже тюремного заключения. Книги Вольтера, Юма, Руссо и Монтескье объявлены вне закона.
Несмотря на эти меры предосторожности, в образе мыслей и нравах произошли некоторые перемены. Ясные и поразительные речи философов, являющие собой новую логику мышления, призыв к прогрессу и разуму наперекор произволу власти, преодолевают преграду Пиренеев в мешках контрабандистов. В подкладках шляп, продававшихся в Кадисе, были обнаружены подстрекательские листовки, в которых говорилось о падении Бастилии. Близ испанских берегов моряки бросают в воду революционные обращения, а также декларацию прав человека, запечатанные в железные ящики, которые держатся на поверхности благодаря пробкам, привязанным к проволоке. Остается только заметить их и вытащить. Это происходит ночью, при свете фонарей.
Некоторые из подобных посланий добираются до Барселоны и Мадрида. Лоренсо и другие монахи-сыщики находили их в матрацах, под плиточным полом и за стенными перекрытиями. Идеи распространяются, как чума. Эту заразу очень трудно уничтожить. Она практически неискоренима.
Испанцы бывали в Париже и в Лондоне. Они наблюдали, прислушались, читали. Даже в Мадриде, где выходят несколько умеренно-сатирических газет под названием «Эль Пенсадор» и «Эль Сензор», иногда можно купить разрешение читать книги, изъятые из обращения. У любопытства своя цена.
Весь цвет общества - аристократы, купцы, политические деятели, художники и писатели - живо интересуется европейским брожением умов, которое кажется неотразимо притягательным. Этих людей называют ilustrados либо, в шутку, alumbrados, то есть просвещенными, просветленными. Среди них встречаются даже масоны, которые ведут себя довольно сдержанно. В худшем случае этих современных вольнодумцев именуют afrancesados, то есть, офранцузившимися, духовно порабощенными соседней страной, чьи идеи, как и мода, весьма заразительны.
Эти люди понимают, что любая монархия, сколь бы незыблемой она ни казалась, должна идти в ногу со временем. Однако им трудно выразить свое мнение, тем более во всеуслышание.
Между тем в 1788 году, умирает король Карлос III, правивший почти тридцать лет и снискавший славу «просвещенного деспота». Это один из Бурбонов, подписавший с Францией, дабы положить конец непрерывным многовековым войнам, так называемый «семейный договор», впрочем, повлекший за собой разорительную Семилетнюю войну.
Испанский король, человек строгих правил, но ценитель искусства, не препятствовал духовному развитию. Он старался не опираться слишком явно на духовенство и инквизицию. Карлос III поселился в изящном современном королевском дворце во французском стиле, возвышающемся над Мансанаресом и совершенно не похожем на мрачные крепости былых времен. Он был приверженцем урбанизации и превратил Мадрид, до сих пор производивший впечатление убогого и захолустного городка, едва ли не деревни, не отвечавшего масштабам испанской империи, в большую, красивую столицу.

В конце XVIII века это по-прежнему империя гигантских размеров. Из поколения в поколение передается известная присказка: «Во владениях испанского короля никогда не заходит солнце». Эта фраза по-прежнему справедлива, даже после того, как от империи отделились Фландрия, Португалия, Австрия и испанская часть Италии. В золотой век, двумя столетиями раньше, под испанской властью, то есть под властью испанского короля, более или менее непосредственно находилась четверть населения земли. Ныне эта цифра уже не столь велика. Притом, невзирая на усилия Карлоса III, Испания отстала в общественной и экономической сферах. Людские взоры устремляются скорее в сторону Англии, Берлина и Франции. Самые смелые даже поглядывают на молодые Соединенные Штаты Америки, чья недавно обретенная независимость и республиканская конституция рискуют вызвать мятежный зуд у других народов Нового Света. Это начинает внушать беспокойство старым монархиям: а вдруг республика перемахнет через океан?
В Европе довольно часто рассуждают о «закате Испании», начавшемся сто пятьдесят лет тому назад. Даже в Мадриде некоторые говорят об этом сквозь зубы, украдкой.
Между тем на картах мира данный закат повсюду налицо.

Прежде чем стать членом Конгрегации в защиту вероучения, Лоренсо Касамарес, подобно другим искателям приключений своего времени, вознамерился уехать в дальние края, туда, где христианская вера еще казалась новой и свежей.
Еще подростком он представлял себя миссионером, скачущим на лошади или плывущим в пироге, размахивающим крестом Иисуса перед изумленными дикарями, как делал это до него в Америке другой доминиканец, перед которым он преклонялся, Бартоломео де лас Касас. Временами Лоренсо даже мечтал о судьбе мученика и последующем причислении к лику святых, о Боге, встречающем его с распростертыми объятиями и вечной славе среди сонмов серафимов. Молодой монах перечитывал уже давние жития святого Хуана де ла Круса и святой Терезы Авильской. Он знал некоторые страницы из них наизусть. Лоренсо не забыл ни одного из эпизодов легендарных судеб святого Франциска Ксаверия, некогда отправившегося проповедовать в Японию и умершего на подступах к Китаю, а также великого святого Игнатия Лойолы, прославленного основателя «Общества Иисуса», ныне прекратившего свое существование.
Однако эти времена миновали. В Испании, как и в остальной части христианского мира, не хватает святых и, стало быть, чудес. Вера утратила некогда присущие ей пыл и рвение. Она приобрела казенный характер. Чем старше становится Лоренсо, тем больше он в этом убеждается и признает это. Но где же его собственное место? Какова его роль в великом замысле Творца? Он еще в этом не разобрался.
Требуется в среднем год, чтобы новости и приказы из Испании добрались до самых отдаленных владений империи, до Филиппинских островов, открытых Магелланом в 1521 году - в тот самый год, когда Кортес овладел Теночтитланом, будущим Мехико. В тех краях монахи не только отвечают за духовную жизнь, но заботятся о воспитании детей и выполняют полицейские функции. Этим проповедникам, зачастую весьма эффективным полпредам испанской колонизации, удалось внушить туземцам священный страх перед далекой родиной-матерью, которую они почти обожествили, уверовав в то, что Бог избрал именно Испанию, а не Рим или Палестину для христианизации планеты.
Миссионеры также выступали в качестве освободителей этих народов, что производило на Лоренсо чарующее впечатление. Подобно прочим слугам Божьим в Мексике и Перу, они утверждали, что только они несут слово истины и надежду на вечное спасение благодаря небывалому чуду «искупления» - понятия, порой с трудом поддающегося объяснению. Монахи наставляли туземцев, что вдобавок те - до сих пор дикари об этом не ведали - от рождения являются грешниками, которых призван спасти Христос. Наконец, миссионеры, как они утверждали, избавляли туземцев от жестоких королей, приносивших их в жертву каменным идолам, а также от присущих им суеверий.
После этого надо было прочно обосноваться и укрепить свою оборону, чтобы удержаться на завоеванных позициях. Притом приходилось противостоять другим агрессивным верованиям.
Ныне эти проповедники, порой вынужденные оправдываться, называют себя единственно возможным оплотом перед лицом «чудовищной изуверской секты приверженцев Магомета», которая начинает расползаться по Азии (она существовала там еще до появления португальцев и испанцев) и способна привести разве что к бесконечным адским мукам.
С помощью тайной переписки, неподвластной даже королевскому надзору, монахи-миссионеры из дальних краев поддерживают тесную связь с испанскими монастырями. К примеру, тамошние и здешние доминиканцы. Как только в Колумбии, Венесуэле либо в Мексике начинаются волнения, об этом немедленно извещают верхушку инквизиции, стража чистоты вероучения. Служители культа, на которых возложена эта миссия, призваны информировать о смуте короля, у которого свои собственные осведомители, а также давать ему советы о мерах, которые следует принять, о желательных либо нежелательных реформах.
Вот и все. Буйное пламя первых побед угасло. Церковники уселись за канцелярские столы. Порой они смахивают на провинциальных полицейских.
Поэтому Лоренсо, которого некоторое время манили Филиппины, передумал туда ехать. Незачем искать подлинную борьбу, полагает он, за пределами нашего тела. Она разворачивается здесь, в нашем сердце.

На регулярных заседаниях Конгрегации в защиту вероучения голос Лоренсо Касамареса - один из наиболее авторитетных, если не самый непререкаемый.
У этого монаха по-прежнему нелюбезные, порой даже грубые повадки, выдающие его крестьянское происхождение, но он научился скрывать их под показным смирением. У него тихий голос и немного сутулая спина. Хотя Лоренсо решительно причисляет себя к ilustrados и питает страстный интерес к своей эпохе - он даже подружился со знаменитым Франсиско Гойей, официальным придворным живописцем, самым дорогим художником Испании, которому недавно заказал свой портрет, - этот человек изъясняется просто, не стремясь к изящным оборотам и прочим красивостям. Касамарес сразу берет быка за рога, он лишен вкрадчивой хитрости, которую еще недавно приписывали иезуитам, мастерам «косвенных проявлений воли», иначе говоря, притворства. Когда Лоренсо противоречат, он иногда выходит из себя и повышает голос. Если надо, стучит кулаком по столу. Но это случается крайне редко. Чаще всего у него покорный и внимательный вид.
Это широколицый мужчина с резкими чертами. У него массивный подбородок и тяжелый пристальный взгляд. Он способен без всяких усилий давить орехи руками. Лоренсо бреется только дважды в неделю, быстро ходит и ест. Порой он впопыхах путается в своей бело-черной сутане и приподнимает ее одной рукой. Те, кто хорошо его знает, заявляют, что с ним можно беседовать обо всем, иногда даже о непристойных вещах. Он может внезапно расхохотаться во всё горло и ударить человека по плечу.
Доминиканец часто говорит: «Я всегда буду крестьянином».
Под этим, довольно примитивным обликом, вероятно, заменяющим монаху маску, он скрывает острый проницательный ум, предугадывающий доводы противников, но поджидающий благоприятного момента, чтобы дать им отпор. Говорят, что ум Лоренсо бежит впереди него и временами оставляет его позади, точно молодой человек забывает в ходе разговора, кто он такой. Кроме того, утверждают, что он очень «упертый», язвительный и цепляется за свои взгляды, как хищная птица, а также что он сама искренность.
Лоренсо терпеливо набирался мудрости в библиотеках разных монастырей, где ему доводилось жить, в публичных библиотеках, куда он ходит без всякого стеснения, а также у торговцев вразнос. Ничто не ускользает от его внимания. Случается, он переносит книги и запрещенные памфлеты под своей сутаной и читает их, сидя в тени на берегу Мансанареса, вдали от всех.
Молодого монаха волнует эпоха, современником которой он является. Внимательно следя за потрясениями, от которых содрогается Франция и попутно выходит из давнего оцепенения Европа, он не знает, как к этому относиться. Каждый день Лоренсо видит грязь и нищету Мадрида, которые никуда не деваются, невзирая на потуги последнего короля. В столице самой крупной мировой империи каждый пятый ее житель - нищий. Испанская церковь владеет несметными богатствами, сравнимыми разве что с собственностью некоторых аристократов. Так, говорят, что подобно тому, как в империи короля никогда не заходит солнце, члены семейства Альба, самого древнего и богатого рода Испании, могут проехать через весь полуостров, ни на миг не покидая своих владений.
Разве Бог желал подобных крайностей? Не утверждал ли Иисус, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богачу попасть в Царствие небесное?
В соборах полным-полно золотых и серебряных изделий, которые не иначе как вампиры высосали все соки из раскинувшейся вокруг сухой бесплодной земли. Допустимо ли, чтобы беззубые увечные мужчины и женщины тянули руки за милостыней у дверей этих сокровищниц?
Неужели Бог любит золото?
Подобно прочим ilustrados, на встречах которых Лоренсо доводится бывать, он с сочувствием и даже с радостью воспринял первые всплески протеста против французского короля Людовика XVI и его австрийской супруги Марии Антуанетты. Доминиканец не вздрагивал, как другие, заслышав о «суверенном народе», а ликовал по поводу созыва Генеральных Штатов, где собрались представители всех французских сословий и провинций. Наконец-то во Франции прозвучал глас народа, того самого забытого и долгие годы безмолвствовавшего народа, из которого он сам вышел.
Однако, когда 14 июля 1789 года этот народ захватил в Париже крепость Бастилию и принялся размахивать окровавленными кольями, на которых красовались первые отрубленные головы - эти сведения довольно быстро дошли до Лоренсо благодаря французским доминиканцам, - радость его пошла на убыль.
Сомнения терзали монаха на протяжении 1790-1791 годов при виде того, что эта такая близкая революция не оказывает никакого влияния на Испанию, как он поначалу надеялся, а в Париже из недели в неделю обостряются отношения между народными представителями, честными порядочными людьми, неустанно работающими над конституцией, и королевской властью, которая колеблется, противится переменам, тайно призывает на помощь другие европейские страны и не знает, как спасти государственную казну.
Лоренсо также понимал, что новые люди во Франции борются, порой путем насилия, с исконным духовенством и прибирают к рукам на основании обычных декретов громадные церковные ценности, чтобы передать их затем от имени суверенной общности, отныне называемой нацией, частным покупателям. Он узнавал, что французские церкви разграблены и частично даже разрушены. Он чуял на расстоянии, как быстро распространяется безбожие, и понимал, что французское духовенство в опасности. Его дух омрачился.
В начале 1791 года молодой монах попросил у своего настоятеля отца Григорио Альтаторре разрешения уехать из Мадрида в двухнедельный затвор в монастырь Эль Паулар, расположенный в заснеженных безлюдных просторах сьерры Гуадаррама, приблизительно в сотне километров к северу от Мадрида. Дескать, он испытывал потребность побыть наедине с Богом и предаться размышлениям в холодной тихой келье.
Разрешение было ему предоставлено.
Лоренсо, закутанный в шерстяное одеяло, отправился в путь в конце февраля верхом на муле.

На высоком табурете сидит девушка. Свет из большого окна падает прямо на ее ясное и жизнерадостное лицо.
Девушке около восемнадцати лет.
Строгий мужской голос велит ей не шевелиться и сидеть неподвижно. Она пытается, но ее внимание привлекает нечто, вызывающее у нее любопытство и забавляющее ее.
Вокруг, в мастерской художника-гравера, несколько человек заняты делом. Одни готовят краски, растирая и смешивая их, другие работают на тяжелом печатном станке, откуда появляются еще влажные эстампы, которые принимаются сушить на бельевой веревке, натянутой в мастерской. На стенах висят мятые гравюры, нарисованные углем копии античных мраморных статуй, эскизы, образцы шрифтов и недописанные картины. Повсюду разбросаны резцы, склянки с чернилами, пузырьки с кислотой, подушечки для лакирования, кисти, промокашки, скребки, пунсоны - целый арсенал художника-гравера.
Взор девушки притягивает неоконченный мужской портрет. По правде сказать, это скорее этюд монашеского платья, черно-белой сутаны, какие носят доминиканцы. Неодушевленное суконное платье: под ним не видно ни рук, ни лица.
- Можно мне что-то сказать? - спрашивает девушка.
- Да, - отвечает глуховатый мужской голос, в котором слышатся нотки недовольства.
- Почему у этого портрета нет лица?
- Потому что это призрак, - отвечает мужской голос.
- Нет, - говорит девушка со смехом, взглянув на картину. - Нет, это не призрак.
Работающий художник некоторое время хранит молчание. Его имя - Франсиско Гойя, ему сорок пять лет. Это довольно коренастый кареглазый мужчина с растрепанной шевелюрой, круглой головой и угрюмым видом, который обычно приписывают арагонцам. Он держит в руках палитру и несколько кистей. Грудь его прикрывает фартук, испачканный масляными пятнами.
Девушка знает только, что это знаменитый человек, уже скоро десять лет, как он придворный художник. Поначалу Гойя выполнял заказы для королевской фабрики гобеленов, предназначенных для королевских резиденций, Эскориала и Прадо. Он рисовал и писал сцены народной жизни, пикники, свадьбы, игры: веселые и умиротворяющие картинки нереальной Испании, той, на которую хотел смотреть король.
Затем художник написал портрет премьер-министра по имени Флоридабланка, коротышки, переживавшего из-за своего маленького роста. Девушка слышала эту историю от отца: Гойя изобразил на картине самого себя, показывающего свою работу натурщику. Он ловко уменьшил себя на десять сантиметров, чтобы казаться ниже всесильного в ту пору министра. Благодаря этому художественному подхалимажу на живописца посыпались похвалы и другие заказы.
Портрет монаха без лица будет портретом Лоренсо Касамареса, которого девушка не знает. Инквизитор приходил в мастерскую только раз, чтобы сделать заказ, выбрать формат, а также дать общее представление о своем облике и одеянии. После этого он исчез. Он не явился позировать. Говорят, что недавно он уехал из Мадрида по неизвестной причине. Между тем Гойя написал сутану.
Художник спрашивает девушку:
- Ты уже видела призраков?
- Нет, - отвечает она, - но я видела колдунью.
- Правда?
- Да, правда. И у нее было лицо!
- Как же она выглядела? - спрашивает Гойя, не прекращая работать и слушая вполуха.
- Она была совсем дряхлой, скрюченной... Грязной... и от нее воняло!
- Странно, - замечает Гойя сквозь зубы.
- Почему странно?
- Я тоже знаю одну колдунью, - говорит он, в то время как его глаза то и дело перебегают от натурщицы к полотну.
- Какая же она?
- Молодая, улыбчивая, болтливая, нетерпеливая и душится жасмином.
- Не может быть!
- Может. Прямо сейчас я пишу ее портрет.
- Я не колдунья, - говорит девушка, перестав улыбаться.
- Почем тебе знать?
Художник откладывает палитру и объявляет, вытирая руки о фартук, по-прежнему не сводя глаз с картины, что сеанс окончен.
- Это всё?
- На сегодня - да.
- Когда же будет закончена картина?
- Уж это мне решать.
Девушка рассматривает свое лицо на холсте. Как и большинство натурщиц, она глядит на себя с недоверием, спрашивая, действительно ли у нее такой цвет волос и глаз. Девушка хочет знать, хороша ли она «в таком виде». Гойя разъясняет ей в нескольких словах, что когда мы смотримся в зеркало, то видим себя наоборот. В конце концов мы свыкаемся с ложным представлением о самих себе. Отсюда наше изумление, когда глазами художника мы внезапно видим свой истинный или почти истинный облик.
Натурщица надувает губы, продолжая сомневаться.
Гойя некоторое время неподвижно стоит, глядя на свое полотно.
Да, это призрак. Призрак прелести и красоты, призрак невинности, спустившийся с Небес, чтобы в один прекрасный день попасться ему на глаза, оказаться рядом с ним. Если ангелы существуют, то вот один из них. Не приходится сомневаться в том, что у них есть пол. Никогда в жизни, ни у одной из позировавших ему женщин он не видел подобного лица. Откуда оно взялось? Кто его создал? И что оно пытается ему сказать?

Девушку зовут Инес Бильбатуа. Экипаж с кучером ждет, чтобы отвезти ее домой или, точнее, в дом ее отца. Томас Бильбатуа, баск по происхождению, - это купец, сын купца. Он торгует всем, что продается, но в первую очередь экзотическими товарами из Африки, Америки и Индии. Он провел пятнадцать лет жизни в странствиях по морям и открыл магазины едва ли не повсюду: в Веракрусе, Акапулько, Оране, Сенегале, Гоа, Маниле и Кампече. Томас Бильбатуа - один из тех, довольно немногочисленных в Европе коммерсантов, которые проявляют интерес к Азии и, к примеру, знают, что три четверти объема мексиканской торговли приходится не на Европу, а на Китай, Индию и Японию, перевалочным пунктом которой служат Филиппины. Именно этим путем, проходящим через всю Мексику, а затем через Атлантический океан, доставляются в страну ценные товары: шелк, слоновая кость, изумруды, пряности, всё, что приносит хороший доход.
В самой Испании у купца склады в Бильбао и Кадисе. У него есть партнеры в Валенсии и Барселоне, и в их руках вся средиземноморская торговля. Он заключал сделки с сотнями торговцев.
Притом Томас Бильбатуа - судовладелец, обладающий паями в нескольких морских компаниях. Баски всегда были мореходами. Они гордятся тем, что добрались до американских берегов задолго до Христофора Колумба, но никогда об этом не трубили, не желая раскрывать тайных мест своего рыбного промысла.
Дворы и коридоры огромного купеческого особняка в Мадриде завалены крокодильими шкурами, живыми попугаями, мешками имбиря, мускатного ореха, гвоздики, зеленого перца и мексиканских пряностей, обжигающих горло, кофе и чая двадцати четырех сортов, множеством мешков с рисом, бананами, манго, помидорами, горами кокосовых орехов и редкого картофеля, привезенного из Перу, уймой изделий из бронзы и серебра, украшениями, корзинами, сплетенными в бассейне Амазонки и других местах, малайскими кинжалами, марокканскими копьями, шкатулками, отделанными чистым золотом, рулонами китайского шелка, лакированными ширмами с Коромандельского берега, индийским хлопком, вышитыми тканями, персидскими коврами, кубинскими сигарами, а также всевозможными сладостями и заморскими винами.
В здешних ларцах хранятся драгоценные и полудрагоценные камни. Состоятельные художники, порой даже сам Гойя, приходят сюда за лазуритом, ляпис-лазурью, из которой после растирания получается бесподобная синяя краска.
Ходят слухи, что отец Томаса, старый Бильбатуа, в свое время продавал живой товар и его семья отчасти разбогатела на торговле рабами. Причем торговля эта велась в двух направлениях: папаша поставлял в американские страны негров, купленных на африканском побережье. Его суда также порой перевозили индейцев из Нового Света, которых он продавал в Европе как диковинных зверей.
Отец Инес Томас Бильбатуа отвергает эти обвинения, просто-напросто пожимая плечами. Судя по его речи, это современный образованный человек. Он трижды побывал в Соединенных Штатах Америки, пятнадцатью годами раньше завоевавших независимость с помощью французских и испанских, о чем меньше известно, войск.
Заморского гостя принимал сам Вашингтон, в довольно скромном доме, без военной охраны, где простая служанка открыла ему дверь и попросила подождать минут десять в небольшой гостиной, где Вашингтон встретился с торговцем. Великий человек беседовал с ним о своем народе, своей борьбе и своих надеждах. Американец заявил, что Испании, которой он очень благодарен за военную помощь, придется рано или поздно - чем раньше, тем лучше, - отказаться от своих колониальных владений, которые он назвал анахронизмом. Зачем защищать с одной стороны то, что разрушают с другой? - вопрошал Вашингтон. Он неоднократно употребил слово «свобода» и пообещал баску оказать содействие в его начинаниях.
Бильбатуа любил повторять, что первый американский президент сказал ему в тот день: «Свобода немыслима без свободы торговли».
Томас Бильбатуа - испанский представитель той отважной буржуазии, которая, укоренившись в Европе, в настоящее время завоевывает остальной мир. Временами он сожалеет о своем одиночестве, сетует на иссушающую косность испанских привычек, умственную лень своих земляков и их патологическое отсутствие любопытства в отношении остального мира. Испанский король никогда не бывал по ту сторону океана и ни разу не был в новых землях. Порой купец говорит: «Мне следовало бы родиться англичанином».
Томас Бильбатуа, невысокий энергичный худощавый улыбчивый человек с живыми глазами, умеющий долго слушать, прежде чем выдвинуть предложение, которое, как известно его партнерам, придется принять или отвергнуть, богат. Причем даже очень. По словам его болтливых друзей, он хранит деньги в некоем лондонском банке, одним из акционеров которого является. У купца двое сыновей, помогающих ему в торговле, и человек сорок приказчиков в одном лишь Мадриде.
Особняк, который он себе построил, - это почти дворец. Груды товаров сложены на первом этаже и во дворах, порой они громоздятся даже у парадного входа. Семья живет на втором этаже.
Обстановка дома пестра и разностильна. В двадцати его комнатах можно увидеть кое-как расставленные французские кресла, длинные испанские столы темного дерева и полдюжины секретеров на изогнутых ножках, со множеством выдвижных ящиков, которые называют barguenos, расписные итальянские комоды, фламандские гобелены и голландские люстры.
Посетители иной раз приходят в изумление, обнаружив в коридоре китайский письменный стол с черной лакированной крышкой, индонезийскую мебель из плетеной соломы, сирийский столик с инкрустациями и множество больших зеркал в позолоченных рамах, изготовленных вручную безграмотными ремесленниками Боготы или Ресифи, и пару неприличных бронзовых статуй из Африки.
Бильбатуа нравится этот хаос, в то время как его жену больше привлекает французская мебель с округлыми, ласкающими взор формами. Он чувствует себя вольготно среди привычного беспорядка, рассматривая то один, то другой предмет, и вещи рассказывают своему хозяину историю его жизни.
Купец говорит, что он всегда в пути, даже у себя дома.
Его прельщает разнообразие форм и красок. Хотя отец Инес не получил в этой области какого-либо специального образования, он питает слабость к искусству, к тому, что он именует «моими красивыми безделушками». Бильбатуа всегда берет в дорогу две-три картины и вешает их в своей каюте, а также кое-какие книги. Он заявляет, что не может представить себе жизни без предметов искусства, которые украшают, улучшают ее.
Между тем купец никогда не забывает, что он прежде всего деловой человек и, бывает, перепродает эти вещи, приобретенные по случаю в разных уголках света. Само собой, очень выгодно.
Бильбатуа особенно гордится своей коллекцией живописи. Из художников испанской школы ему принадлежат одна картина Риберы, две Сурбарана и небольшое полотно Веласкеса. Он также показывает гостям работу Тьеполо, купленную непосредственно у итальянца, когда тот приехал в Испанию работать по приглашению Карлоса III, две-три картины Менга, художника-маньериста с четким стилем, мода на которого начинает проходить и, самое главное, пять прекрасных полотен Гойи - два пейзажа с человеческими фигурами и три портрета: самого купца, его жены и старшего сына Анхеля.
Томас преподнес дочери, начинающей работать вместе с ним - в частности, она занимается шелковыми товарами и благовониями из Аравии и Индии, - по случаю ее восемнадцатилетия, портрет, который Гойя сейчас дописывает. Возможно, девушка предпочла бы получить в подарок украшение, но промолчала. Она послушно согласилась позировать, до тех пор, пока сам художник не заявил, что картина окончена.
Когда Гойя заходит в гости к Бильбатуа и видит на стенах свои старые работы, он порой говорит, что был бы не прочь забрать ту или иную из них, чтобы подправить положение фигуры или оттенить какой-либо цвет. Он также замечает, что живые люди каждый день немного стареют, а их нарисованные изображения остаются прежними. Стало быть, эти изображения довольно быстро становятся ложными. Они стремились увековечить то, что было лишь одним из мгновений нашей жизни.
- Так-то оно лучше, - отвечает Бильбатуа. - Глядя на свой портрет, я чувствую себя моложе. Если бы он старел вместе со мной, я мог бы принять его за зеркало.
Вот еще одна милость, которую жаждет девушка и готов оказать ей отец: Инес впервые будет позволено отправиться в город со своими братьями и друзьями. Она будет пить и есть в таверне, где воочию увидит танцовщиц, воров, пьяниц, гадалок, а то еще что-нибудь похлеще.
Мать Инес обеспокоена этой затеей. Но отец говорит, что их дочери уже пора увидеть мир таким, каков он есть на самом деле.