Книги в огне

1. ПРЕДИСЛОВИЕ

Первая палка имела только один
конец.

Пьер Бриссе

Пополнять свою библиотеку — вот мания, которой подвластны сильные мира сего и те, кто пытаются проникнуть в тайны мироздания. Во всех случаях эта мания заставляет хранить и накапливать книги, все больше и больше, и так до бесконечности, составлять «параллельно», как сказал поэт, квинтэссенцию или полное собрание всего, что было произнесено, изучено и рассказано. Хотя бы и только для того, чтобы увидеть, сколько всего получилось.

Объем, однако, не имеет большого значения: в одних сообществах библиотека из нескольких сотен манускриптов уже будет большой, в то время как запасы других библиотек исчисляются миллионами наименований. Так, монахи Патмоса в XIII в. так же гордились своими тремястами тридцатью томами, как Библиотека Конгресса своим собранием в конце второго тысячелетия, когда оно перевалило за отметку в сто тысяч наименований. Неоднократно возникали даже всеобъемлюшие библиотеки из одной книги, которые, как мы увидим, было труднее всего уничтожить.

Государства, словно толпа дилетантов, ни слова не гово­ря против, с помпой возвели в традицию сооружение библиотек — это непременное занятие могущественных, хотя порой и недалеких, людей. Представьте себе Проме­тея, играющего гаммы под аккомпанемент мучений Си­зифа: оказывается, что подобные подвиги заключают в себе и навлекают на себя свою собственную кару: на это могут уйти целые поколения и целые состояния, поскольку по мере того, как дело продвигается, возрастает и трудность классификации и хранения — а также и чте­ния, так как книга спрятана в библиотеке столь же на­дежно, как дерево в лесу; возрастает также риск увидеть свое собрание погибшим от воды, огня, червей, войн и землетрясений. И особенно — причем гораздо чаще, чем мы можем себе представить, — от неприкрытого наме­рения сделать так, как будто этих книжных собраний ни­когда не было.

Почему? Потому что, как считали древние китайцы и чехословацкие нацисты, образованным народом нельзя управлять; потому что завоеванная страна должна изме­нить свою историю или свою веру, как это произошло с ацтеками; потому что, как проповедуют миллеиаристы всех эпох, только неграмотные могут спасти мир; потому что сама природа подобных собраний ставит под угрозу новую власть — вспомним отношение к даосизму монго­лов, или шиизм, или Реформацию. Ко всем этим обстоятельствам иногда добавлялось саморазрушение с целью уберечься от неприятностей: это часто случалось в Китае при императорах и в эпоху «культурной революции». Но под этими причинами всегда скрывается еще одна, более потаенная: книга — слепок человека, и сжечь ее — все равно что совершить убийство. И подчас одно не бывает без другого. Помимо француза Жерара Хаддада, исследо­вавшего еврейские книги, единственным, кто заинтере­совался этим явлением уподобления книги человеку и их обшей печальной судьбой, был социолог из университета Беркли Лео Лёвенталь. В эссе «Саlibans Erbe» («Наследие Калибана») Лёвенталь перечисляет несколько известных на 1983 г. библиотечных катастроф и очерчивает психо­аналитический портрет человечества, срочная необходи­мость создания которого, по его мнению, определяется повторением этих катастроф — а «календарь содержит много дат». В противном случае «дальнейшее следование тем же путем вернет нас в Ничто». Но он не продолжил начатого дела, и эта работа нам еще предстоит.

Не все из тысяч больших и малых книжных собраний, упоминаемых и обозреваемых в данном исследовании. были сожжены, загажены или утоплены в воде. Они так­же могли быть захвачены или рассеяны, целиком или том за томом, — в силу глупости, алчности или нужды, что означало конец эфемерного бытия и оставляло по­сле себя целый народ сирот-книжников, семью интел­лигентов со «стертыми границами», как сказал другой поэт. Причем в данном случае даже без овеянного сла­вой апофеоза жестокости, который открывает дорогу в вечность.

Напротив, чем крупнее организация, тем более ве­роятно, что она скрывает в себе ненасытного вампира или скупщика краденого, разжиревшего на быстро за­бытых грабежах. «Богатая библиотека» означает «мерт­вая библиотека», ее часто стоило бы переименовать в музей колониальных трофеев и гнусных завоеваний. Вот наудачу выбранный пример: французское государ­ство разжилось легендарными и дармовыми книгами в Хюэ, Дуньхуане и Лёвене, в Египте, в Испании и Ита­лии при Наполеоне, в Северной Африке, даже в Пари­же в 1940 г. Не будем больше об этом, в последнее вре­мя оно несколько успокоилось. Но однажды придется возвращать взятое.

Везде, где развалилось ученое сообщество, на его су­ществование указывают фрагментарные свидетельства: например, эта надпись на истертом камне в Тимгаде, че­тыре неполных рукописи — все, что уцелело из мудрос­ти народа майя, два обрывка фраз из Карфагена, — ес­ли только это не скептическая строчка человека почти неизвестного или, напротив, не изобилие патетических и подчас неоднозначных комментариев, которые в кон­це концов затемняют то, что в действительности про­изошло.

Концепция полного собрания идей — основополагаю­щий миф, вполне способный занять место того или ино­го бога. Так, Талмуд сообщает, что до сотворения мира существовала огромная библиотека. Коран также под­тверждает ее существование и то, что она пребудет вечно.

Более того: она существовала до того, как Создатель со­здал самого себя, если верить Ведам.

Библиотека присутствует в образах еще докнижной эпохи. Библиотека Брахмы и библиотека Одина описываются как ряд чаш с молоком, вливаемых с целью сделать из абсолютно нормального доселе человека «поэта и ученого». Вавилоняне утверждали, что можно читать небо: зодиак выстраивается в книги откровения, а непо­движные звезды представляют собой комментарии на их полях, если только все не обстоит с точностью до наобо­рот. А Берос, жрец и прорицатель, изобретший солнечные часы, в своей истории цивилизации «согласно древ­ним источникам», которую он писал при Александре Македонском, свидетельствует, что до потопа столица мира называлась не иначе как Всекнижие.

Кстати, в те несколько недель, которые предшество­вали этому роковому событию, Ной закопал все принадлежавшие ему письменные произведения, «древнейшие, древние и недавние», поскольку думал, что их вес потопит ковчег. Не легли ли они потом в основу вавилонских библиотек? Об этом нашептывала молва, но египетские священники, напротив, утверждали, что наводнение растворило их навсегда, поскольку они были сделаны из необожженной глины. Так оказались преданы забвению книги, написанные Адамом после грехопадения: «De nomunubus animatium» («О наименовании животных»), опись всего, что двигалось в райском саду, а также вос­хитительная поэма о сотворении Евы и многие другие чудесные произведения, которые века пламенного воображения приписывают этому многообещающему автору. Так были утрачены важнейшие тексты Каина, Сифа, Еноха, Мафусаила... Известно, что после этой катастро­фы потомки Ноя возвели осадную башню, дабы штур­мовать небо и восстановить это самое первое великое собрание, которое его хозяин, должно быть, лучше смог устроить в их хранилище, чем известное количество тупых животных.

Каково создание, таково и сожжение. В основополагаю­щем мифе всемирной библиотеки, который приравнивает человека к небесам, трагедия ее разрушения запе­чатлевается в памяти сильнее, чем достигнутые масшта­бы и долгие перипетии ее обогащения.

Мы проследим, век за веком, изменчивое лицо варвар­ства, проходящее, не минуя самых низких гнусностей, вес стадии от чистой злобы до расчетливого легкомыс­лия. И к концу рискуем обнаружить, что лицо это доста­точно близко напоминает наше собственное. Слишком близко. Слишком похоже.

2. У КОЛЫБЕЛИ БИБЛИОТЕК

Было время северной зари, невиди­мой в залах ожидания словарей.

Бенжамен Пере

КОГДА ГЛИНА МОГЛА ГОВОРИТЬ

Большая библиотека, которая считается самой древней в мире, склонна сопротивляться времени лучше, чем ее младшие сестры: ее и сегодня можно увидеть, ощутить ее вес, прочесть значительное количество из ее книг — и все это благодаря прочности ее текстов, доверенных непосред­ственно строительному материалу: самые первые пись­менные документы, еше до того как в 2500.х гг. до н. э. воз­никло желание их сохранить, спас каменщик из Урука, стремясь побыстрее возвести свои стены.

В местах добычи глины между Тигром и Евфратом на ней выдавливали знаки шумеро-аккадского языка, вуль­гарно обозначаемого как «клинопись», которые служили письменностью для доброй дюжины разнообразных языков. Табличка высушивалась на солнце, что делало ее хрупкой, или в печи, после того как в них начали де­лать достаточно искусные дымоходы, чтобы таблички не трескались. Табличка становилась долговечной, если только кто-нибудь в ожесточении не разбивал ее на мел­кие осколки, что, конечно же, случалось. Но бывало и так, что целые стеллажи с книгами обрушивались друг на друга с течением времени и что их прогнившее дере­во оставляло после себя только письменные документы, которые эти стеллажи содержали, предлагая таким обра­зом какому-нибудь удачливому археологу от начала и до конца восстановить их первоначальное расположение. Что же до пожаров, ответственных за исчезновение большинства библиотек в истории, то здесь они могли лишь превратить ту или иную страницу в стекло, сохра­нив ее навечно.

Уже шумеры рассортировывали свои тексты и архи­вы по ивовым корзинам, кожаным мешкам и деревян­ным ящикам, снабженным этикеткой, естественно, тоже из обожженной глины. В музее штата Филадельфия хра­нится табличка со списком из шестидесяти двух наиме­нований литературных произведений, датируемая 2000 г. до н.э. Позже в Вавилоне династия Хаммурапи оказалась падка на тексты, написанные в других городах-государ­ствах. Это было, если можно так выразиться, предначер­тано: первая крупная государственная энциклопедичес­кая библиотека могла появиться только в Месопотамии. И именно так и случилось, но это стало известно не так давно.

Ь 1850 г. молодой и энергичный Генри Остин Лейярд практически случайно наткнулся на место, где когда-то была Ниневия, — курган Куюнджик, «овечка», перед Моссулом. Французский консул Поль-Эмиль Ботта об­ломал себе на ее поисках все зубы, если только не все ногти; Лейярд же насмехается в своих «Мемуарах» над ним и над его слишком осторожной манерой вести по­иски. Искатель приключений, спонсируемый Британ­ским музеем, без церемоний вскрывает половину из се­мидесяти одного зала дворца Сеннахерима, «дворца, равных которому нет», присваивает тысячами бронзовые статуэтки, вазы, оружие и изделия из слоновой кости, но особенно — гигантские рельефные стенные плитки и человекоголовых быков. Попутно он видит, по его расска­зам, что «на полах комнат лежат маленькие прямоуголь­ные таблички из сырой глины темного цвета»; в некоторых местах его ботинки даже погружаются на тридцать—пятьдесят сантиметров в то, что он принимает за осколки сосудов. Даже специалисты по Ассирии на тот момент были убеждены, что эти дыры в глине «сде­ланы исключительно для того, чтобы, по капризу худож­ников, служить своеобразным украшением стен двор­ца». Три года спустя к юго-западу от телля отряды археологов являют свету «комнату львиной охоты», украшенную известнейшими ныне барельефами, ценность которых в глазах британцев гораздо выше, чем ценность груд хаотично разбросанной гончарной глины, которые они вновь топчут с лихорадочным треском. На этот раз ею заполнены два зала: мы находимся во дворце внука Сеннахерима, по имени Ашшурбанипал. Он тогда был совершенно неизвестен: его имя не упоминалось в ан­тичности. Теперь он стал знаменитым благодаря своей гиреинаккуу библиотеке на шумерском языке.

Ашшурбанипал, царствовавший начиная с декабря 669 г. до н.э., приказал собрать в Ниневии наиболее зна­чительную из когда-либо учреждавшихся библиотек, ра­зослав переписчиков во все уголки империи: в Ашшур, Ниппур, Аккад, Вавилон, — а также отыскать все древние тексты, которые еще существовали, так что они были со­браны, пересмотрены и скопированы заново — часто его собственной рукой, — а затем размещены в его дворце, благодаря чему он мог наконец сказать: «Я, Ашшурбани­пал, стяжал мудрость Набу, овладел искусством письма на табличках... Я разрешил древнюю тайну деления и ум­ножения, которая не была ясна... Прочел изысканные тексты шумеров и туманные слова аккадцев, расшифро­вал надписи на камне, сделанные до Потопа». О клино­писной палеографии он очень мило сообщает, что слова ее «невнятны, трудноразличимы и запутанны».

Отдельные пластинки, относящиеся к тысяче двум­стам различным текстам, показывают, что представляла собой царская библиотека двадцать пять веков назад: с нашей точки зрения, в ней было больше неотесанной по­эзии, чем законов. Мольбы, записи обрядов, описания гаданий, словари шумерского языка, эпические повествования, среди которых «Сказание о Гильгамеше», рас­сказ о сотворении мира, миф о первом человеке Адапе (который, возможно, иначе остался бы нам неизвестен), руководства и научные трактаты, народные сказки, такие, как «Бедняк из Ниппура», — предшественники «Тысяча и одной ночи». Вследствие исчезновения Ашшурбанипала и полей его интеллектуального наследия, источники начиная с 631 г. до н.э. умалчивают о судьбе этого перво­го страстного книголюба, его смерти и разрушении его владений. Известно только, что Ниневия была стерта с лица земли союзными силами вавилонян, скифов и ми­дян в 612 г. до н.э., то есть всего через сорок лет после его смерти, и считается, что найденные таблички упали с верхнего этажа вместе с полками во время пожара во дворце. Эти богатства также приводят к убеждению, что речь идет о малой толике царской библиотеки, собрания которой были размещены по залам, посвященным каж­дый своей теме. Но у «овечки» дело идет быстрее: 30000 табличек, изъятых между 1849 и 1854 г., сгребли лопатой, и все вместе составило 100 кубометров, что эквивалент­но 500 нашим книгам по 500 страниц ин-кварто; их бро­сают вперемешку на дно ящиков и корзин, чтобы доста­вить в Басру, а затем в Лондон, где некий Генри Ролинсон должен сложить кусочки мозаики; то, что он там находит, заставляет неожиданно назначить его ответственным за исследование Ниневии. Раздосадованный Дейярд бросает археологию; тогда государство, призна­тельное за золотое дно, которым ему обязаны музеи, де­лает его министром, послом и дворянином*.

Асархаддон, отец Ашшурбанипала, писал в июле 672 г. до н.э.: «Этот дворец состарится и превратится в ру­ины; воссоздайте эти руины, и подобно тому, как я по­местил свое имя рядом с именем моего отца, породивше­го меня, сделай так же ты, тот, который будет править после меня, сохрани известность моего имени, возроди мои надписи, воссоздай жертвенники, поставь мое имя рядом со своим». Цитировавший его Иоахим Менан в 1880 г. добавлял по поводу этих фантастических откры­тий: «Невозможно предвидеть, что нам в этом отноше­нии готовит будущее». Это, однако, было несложно: еще больше грабежей, бомбежек и нелепых разрушений, как мы вскоре увидим.

Гиргинакку «царя всего, царя Ассирии» могла вклю­чать, как считают некоторые исследователи, полмиллио­на табличек и около пяти тысяч наименований. Предпо­лагается, что, ввиду прочности, свойственной книгам этого типа, большая часть их до сих пор захоронена в холмах Куюнджика, подвергаясь опасности прямых и косвенных повреждений, наносимых периодическими вой­нами в Персидском заливе. Западных хранителей музеев это приводит в отчаяние: им теперь официально запре­щено приобретать похищенные древности. А что такое ассиро-вавилонская табличка в отрыве от своего контек­ста, от, возможно, других частей той же книги, лишенная исторической и научной информации, которая могла бы сопровождать ее обнаружение археологом, если не кучка пыли в витрине техасского или еще какого-нибудь коллекционера?

На расстоянии тысячи километров и три века спустя обычай использования глины для письма уже вышел из употребления. Душа другой библиотеки, на этот раз дей­ствительно превратившейся в дым, иногда вечерами витает над террасами дворцов Дария I и Ксеркса в Персеполисе. Один из их темных залов носил имя «оплота текстов»; говорят, что там хранились выгравированные на свинце и олове архивы ахеменидских царей. Кроме того, в зале № 33 здания, которое, по преданию, зани­мало казначейство, под метровым слоем осколков и обломков кедрового каркаса обгоревшей кровли археоло­ги обнаружили слой толщиной от 45 до 75 сантиметров, состоящий из грубо сделанных круглых бляшек с печатями и изображениями лиц: это были ярлыки. При их изготовлении горсть сырой глины обжимали ладонью на шнурке, обвязанном вокруг ценного предмета. После этого на глине ставили печатью клеймо царя-владельца. От жестокого пожара, опустошившего эти места, это все запеклось, и предметы, помеченные этими ярлыками — согласно Джорджу Кэмерону, это были свитки с текстами, — исчезли. А предполагается, что там должны были находиться единственные две уникальные рукописи жреца Зороастра, «книга книг Персии». Легенда — несколько преувеличивая — утверждает, что в этом экземпляре содержалось двадцать раз по сто тысяч строк, написанных золотыми буквами на пяти тысячах двухстах коровьих кожах, и добавляет, что он избежал пожа­ра, чтобы быть сожженным в Александрии почти три века спустя. Но такая отсрочка гибели должна была оставить следы. Как и в беотийских Фивах и в Тире, это плачевное бедствие было организовано по приказу Александра Македонского в 330 г. до н.э. Но там это был несчастный случай, нашептывает его призрак, тогда как все авторы начиная с Ариана единодушно обвиняют его без возможности обжалования. Решение разрушить дворец в Персеполисе вместе со всем его содержимым так плохо согласуется с образом легендарного завоевателя, что это оставляет место для сомнений, прежде всего среди льстецов.

Заклинания, мечты, расчеты и легенды человечества не­отделимы от материала, на котором они написаны. А этог материал с течением времени, без предвидения последствий, меняется в сторону все большей тонкости и легкости. И с каждым изменением он становится более уязвимым.