Евангелие от Джимми

Кто мнит себя равным Богу, не имеет права на сомнение. Серьезно, без тени улыбки, смотрят они друг на друга, будто глядятся в зеркало. Не будь сегодня эти двое самыми известными людьми на планете, трудно было бы сказать, на чьей стороне победа. Это, впрочем, до сих пор неизвестно, по крайней мере в цифровом выражении, просто интересы высокой политики потребовали в какой-то момент прекратить процедуру пересчета. Плюс-минус несколько тысяч голосов – не оставлять же из-за такой малости страну надолго без президента.
Вновь избранный машинально протягивает руку, словно дверь собирается открыть. Несколько предусмотренных протоколом секунд – и рукопожатие заканчивается. Предшественник уже вручил ему ядерный чемоданчик, опись текущих дел, несколько секретных досье, находящихся непосредственно в ведении президента, которые лежат теперь кипой на столе красного дерева, – пора бывшему кануть в забвение.
Экс-глава Белого дома закрывает свой кожаный портфель с насмешкой на лице – совершенно, по мнению Джорджа Буша-младшего, неуместной. В последний раз окинув взглядом кабинет, Билл Клинтон разворачивается к двери. Делает три шага, оглядывается и, вновь открыв кожаный портфель, роняет нарочито ровным тоном:
– Да, кстати, мы тут клонировали Христа.
Он достает зеленую папку, кладет ее на стол поверх кипы документов и удаляется.
(…)
– Ваша очередь!
В приемной никого, остался только я. Встаю и подхожу к окошку. Здороваюсь, регистраторша спрашивает, что у меня, показываю руку, кровавое пятно на повязке. Девушка нажимает какую-то кнопку, и над второй дверью слева загорается зеленая лампочка. Благодарю, прохожу через металлоискатель и оказываюсь в коридорчике. Светящееся панно на трех языках просит меня снять обувь и не входить в кабинет до звукового сигнала. Дождавшись гудка – би-ип, – вхожу в кабинет. Желтые кафельные стены, надутый врач за столом. Его зовут д-р Бр, так написано на бейдже, его лицо скрыто под белой маской.
Он просит меня присесть, берет мой паспорт, вводит данные в компьютер. Секунд через пять поднимает глаза от экрана и с подозрительным видом сообщает, что моя медицинская карта пуста. «Это опасно?» – спрашиваю я, шучу, конечно, но он даже не улыбается.
– Вы что, никогда не болели?
В голосе упрек. Я отвечаю: «Да нет, здоров».
– А осмотры, прививки, диспансеризации?
Я объясняю все как есть: мои приемные родители были люди бедные, жили мы в южной глуши, они полагались на природу, а местная школа – это вообще было черт-те что, я сам выучился чему мог, а потом уехал и зажил самостоятельно. Он явно сомневается, задумчиво поправляет маску, скрывающую лицо. Вот он, прогресс медицины: врачи все лучше защищаются от больных.
– Вы знаете, какая у вас группа крови?
– Нет.
– Ладно, я все равно должен заполнить вашу генетическую карту: это делается в обязательном порядке. А в вашем случае тем более необходимо.
– В моем случае?..
– Выявление ожирения в начальной стадии.
Отвечаю, что пришел из-за укуса собаки…
– Разденьтесь и встаньте на весы.
Я со вздохом поднимаюсь. Он наблюдает мой стриптиз с осуждением во взгляде, напоминает мне, что по законам штата Нью-Йорк при моем росте вес не должен превышать двухсот тридцати фунтов, – в противном случае полагается принудительное лечение или денежный штраф. Отвечаю, что работаю в Коннектикуте. Это, оказывается, еще хуже: двести десять фунтов. Клятвенно обещаю сесть на диету. Он велит мне дождаться результатов: возможно, склонность к ожирению у меня в генах.
– Да нет, это от несчастной любви. Мне было так худо, что я ел все подряд, чтобы отвлечься. Теперь-то уже лучше: я начал посматривать на других женщин.
– Сто девяносто пять фунтов, – объявляет врач, кивая на экран, где высветился вердикт весов. – Если данные генетической карты подтвердят наследственную склонность к ожирению, придется полечиться.
– Бросьте, когда у меня есть женщина, я худею.
– Со здоровьем, знаете ли, не шутят. И до суда доводить не советую.
Я молчу. Он выкачивает из меня полную пробирку крови, колет взамен противостолбнячную сыворотку, записывает мои координаты и обещает прислать результаты через неделю, засим до свидания, всего хорошего.
Я снова в приемной, жду счета, сижу на том же стуле, и мне так же худо, как и полчаса назад, но тут я хотя бы в своем праве: несчастная любовь пока еще не запрещена даже в штате Нью-Йорк.
Вернись, Эмма. Никакое я больше не противоядие, без тебя я сам себя отравляю этим ядом изо дня в день. Вернись, любимая, верни мне твое тело, твою улыбку, твое желание… Выходи замуж, заводи сколько угодно детей, живи как тебе хочется, но когда разочаруешься, пожалеешь, загрустишь, подумай обо мне… Я буду ждать. С завтрашнего дня сяду на диету. Завяжу с чипсами, с пивом, со слезами. Я стану другим человеком, ты и не узнаешь меня, когда ко мне вернешься.
(…)
– Его нашли!
Голос звучал хрипло, сдавленно, с дребезжанием. Ирвин Гласснер отступил на три шага, прикрывая наушник мобильного телефона от грома аплодисментов.
– Вас плохо слышно. Вы не могли бы перезвонить через час?
– Проект «Омега». Его нашли.