Конец - молчание

Советским разведчикам, выполнявшим Задания Родины
в глубоком тылу противника, погибшим и живым,
известным и неизвестным, посвящаем...

Часть первая

"ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ НАРОДНОГО КОМИССАРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР М.М.ЛИТВИНОВА
на пленуме лиги наций в Женеве 22 сентября 1937 года:
"Мы знаем три государства, которые в течение последних лет совершали нападения
на другие госу­дарства. При всем различии режимов, идеологии, ма­териального
и культурного уровня объектов нападе­ния, в оправдание агрессии всеми
тремя государства­ми приводится один и тот же мотив — борьба с коммунизмом. Правители
этих государств наивно думают, что стоит им произнести слово "антиком­мунизм",
и все их международные злодеяния и пре­ступления должны быть прощены..."

— Ну и жара тут у вас! — Сергей Васильевич с интересом осматривался, пока смуглый парнишка в тен­ниске возился с машиной. Конец сентября, а такое пек­ло! У нас в Москве прохладно... Да хватит вам хлопотать — и так хорошо...
Горину было неловко, что он причиняет столько не­удобств своим киевским коллегам.
Наконец паренек протер сверкающее ветровое стек­ло и доложил:
Вот теперь все в порядке! Можете ехать, Сергей Васильевич.
Горин проверил, хорошо ли задергиваются занавес­ки на окнах, на что последовал характерный для южан жест — дескать, не беспокойтесь, дело свое знаем, за­ставивший вспомнить одессита Денисенко, потом сел за руль раскалившейся за день “эмки“, мельком взгля­нул на часы и нажал на акселератор.
Молодой человек в тенниске поднес ладонь к пару­синовой кепке, а потом, когда машина уже покидала двор Наркомата внутренних дел, помахал рукой, что означало, очевидно: "Ни пуха ни пера!" Сергей Васильевич давненько сам не водил маши­ну. Поэтому немного волновался: не напортачит ли? Но и руки и ноги сразу все вспомнили, будто только вчера сидел за рулем.
Все же из осторожности Горин ехал поначалу мед­ленно. Но, несколько освоившись, упрекнул себя: "Пол­зу как черепаха!" А зацепившись за это, сразу же вспомнил своих девчонок — Верочку и Надюшку... До встречи с Варгасовым еще оставалось полчаса, по­этому спешить не было надобности.
...Недавно трехлетняя Наденька притащила из дет­ского сада черепаху. Умыкнула из "живого уголка"! Дома объяснила: дети ее обижают, и она плачет... Ког­да ни взрослые, ни старшая, семилетняя, сестра не по­верили этому, девочка вынула черепаху из мешочка с бельем, в котором несла ее, и, топнув ногой, закричала диким голосом, как это делали, очевидно, ребята в саду: Ах ты, такая-сякая! Сейчас я тебя раздавлю?"
Черепаха сразу же втянула голову под панцирь. Но не до конца: решила, наверное, проследить, как обер­нется дело, насколько велика угроза... А из глаз у нее медленно выкатились две слезы. Две настоящие, про­зрачные слезы.
И вправду: век — живи, век — учись. Наденька пре­подала всем урок. Такая кроха! Сейчас как будто счи­тают, что к трем годам человек умственно полностью формируется. Дальше идет уже совершенствование. Ин­тересно! Значит, Наденька личность. И не надо снис­ходительно улыбаться, когда она, отправляясь спать, серьезно говорит: "Спокойной вам ночи, приятного сна. Желаю увидеть козла и осла. Козла — до полночи, осла — до утра". Может быть, в этом тоже что-то есть, как в той плачущей черепахе, чего не воспринимает пе­регруженный взрослый мозг?
Сергей Васильевич не раз заикался о "святой трои­це", о знаменитом "Грауэрмане" на Арбате, где роды у жены оба раза так гладко прошли. Пусть к Вере и Наде добавится Люба. Но Соня — и так немногословная — становилась совсем молчаливой и грустной.
Недоумевая, он замечал это, но не особенно вдумы­вался в происходящее. У него уютный дом, славная жена, хорошенькие дочки. Честно говоря, Горину было не до всяких «мерихлюндий», как он называл объясне­ния.
Но однажды ночью, когда Сергей Васильевич опять заговорил о "святой троице", Соня горько сказала ему: "Ты меня не любишь, Сережа! И не любил..." Он тогда возмутился: "Ненормальная! У меня же, кроме тебя, никого нет!" — "Возможно... Я ведь тебя ни в чем не обвиняю!" — Соня говорила медленно, не­естественно спокойно. Горин понял, что она плачет, но из последних сил старается, чтобы он этого не заме­тил.
И Горин проявил такт, что с ним бывало не часто: не заметил. А она уже не могла остановиться, видно, наболело.
— У тебя, наверное, правда, никого нет — ты ведь так занят! Но и меня тоже нет. Женщину, Сережень­ка, нельзя обмануть. Она всегда знает, где любовь, а где просто привычка. Сожительство. Только не всегда говорит об этом. Из гордости...
Особенно Горина рассердило (даже сон прошел) это отвратительное слово "сожительство". А потом ему ста­ло очень страшно: он не знал, что сказать, что сделать, чтобы переубедить Соню. У него ведь действительно никого больше не было. Но это, оказывается, ни о чем еще не свидетельствует...
Кое-как Сергей Васильевич успокоил жену. Или она просто сделала вид, что поверила в его сумбурную, ма­лодоказательную речь, пожалев, как маленького: "Спи уж, горюшко мое, завтра не встанешь". Но с тех самых пор Горин стал задумываться о своих отношениях с Соней, чего с ним не бывало лет десять. Практически, со свадьбы, которую, впрочем, не справляли: всю жизнь некогда. Жили всегда дружно, ладно, без скандалов. А вот после неосторожных Сониных слов все как-то изменилось. Жена будто сама глаза ему открыла на то, что настоящей-то любви у него нет, что обошла она его стороной. Может, потом жалела, но вида не подавала: была все такой же ровной, внимательной.
А ему — вроде ни с того ни с сего — становилось не по себе. Это ощущение настигало его где угодно совещании, в кино, в поезде... Словно кто-то невидимый и явно злой, шепнув Горину про его обделенность, тут же приводил примеры. Скажем, из "Песни песней": "Положи меня, как печать, на сердце твое, как пер­стень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; и жестока, как ад, ревность; стрелы ее — стрелы ог­ненные..."
Почему он к своим тридцати трем годам не испытал ничего похожего? Чтоб как в книгах? Как в спектак­лях? Как в легендах, которые они с Соней добросове­стно изучали на истфаке? Когда попадаешь буквально на небеса от еще робкой надежды? Прямо на седьмое небо...
Люди говорят: "Я сегодня на седьмом небе..." Что означает — мне очень хорошо, я страшно доволен! И даже не задумываются над происхождением этого вы­ражения. А оно пришло к нам из ислама...
Умерший — шестидесяти трех лет от роду в Меди­не, близ Мекки, мусульманский пророк Магомет не раз рассказывал своим ученикам о необычном происшест­вии, которое с ним однажды приключилось. На спине белоснежной лошади по имени Эль Борак Магомет якобы пролетел от Мекки до Иерусалима и там с горы Авраама поднялся на седьмое небо, где его ждал в ок­ружении своей свиты Аллах.
А был ли он, Сергей Васильевич Горин, хоть раз на седьмом небе? Пожалуй, нет... Если уж совсем честно, то точно — нет. Как сел около милой тихой Сони на первом же рабфаковском занятии, так остался сидеть рядышком и потом, в пединституте, из которого она, уже его жена, пошла работать в школу, а он, неожи­данно для себя, не в науку, как мечтал, не в прошлое, которое так влекло, а в настоящее.
А может, такого, сверхъестественного счастья и не бывает? Может, трогательная история любви царя Со­ломона и бедной, обожженной солнцем девочки из ви­ноградника — лишь красивый миф?
Но ведь у Варгасова такое произошло! Случилось ведь. Да, почему можно сказать:"Со мной случилось, несчастье" и нельзя: "Со мной случилось счастье"? Диме выпало и то и другое полной мерой. В его-то годы! Но уже давно у него больше неудач, чем везения, увы... Что же с ним еще стряслось? Почему он снова оказал­ся в Киеве? По всем расчётам он должен был уже по Берлину разгуливать. И на тебе — телеграмма: "Срочно выезжайте" и так далее... Идея пробраться в Германию через Польшу, в край­нем случае через Швейцарию, где Дима родился и где у него было немало знакомых, показалась всем заман­чивой. Продумали ее как будто неплохо. Старались пре­дусмотреть буквально все! Но, значит, чего-то не учли. Чего же?
Повинуясь регулировщику, Сергей Васильевич при­тормозил и, пользуясь паузой, стал обхлопывать кар­маны в поисках коробки со спичками. Но она опять куда-то задевалась. Единственное, на что Горин никак не мог найти управу, что несчастный коробок: всё вре­мя оказывался не там, где надо бы. В памятный зим­ний день было так же...
— Простите, вы — мой новый следователь? — Тот, кого только что ввели конвоиры, старался рассмотреть лицо человека, сидевшего за почти пустым письменным столом. Но хозяин кабинета не спешил поднять глаза на вошедшего: он был занят изучением паспорта арес­тованного.