Ангел

1

— "...В безганичные просторы эмпиреев", — прочла мисс Даусон. — А можешь ты мне сказать, что такое "эмпиреи"?
— Это означает... — проговорила Энджел и, остановившись, провела языком по пересохшим губам. Через окно классной комнаты она окинула взглядом небо и голые макушки деревьев. — Выше небес.
— Ну да, небеса, — мисс Даусон бросила на девочку подозрительный взгляд.
Учительница в замешательстве передала Энджел тетрадку. За девочкой прочно закрепилась репутация обманщицы, поэтому, когда она сдала это странное сочинение, "Морскую бурю", мисс Даусон охватило состояние тревоги. Учительница старалась вспомнить, не читала ли она это раньше. Но нет, не читала... Вечер у нее ушел на лихорадочный поиск среди произведений Патера, Раскина и других писателей. Хотя эта цветистая проза со всеми ее бурными нарастаниями и аллитерациями и вызвала у нее отвращение, все же, перед тем как заявить о том, что автор явно переборщил и сочинение вульгарно, мисс Даусон попыталась найти, кто же его написал на самом деле.
Она рассказала обо всем директору, и та тоже решила, что действовать в данном случае нужно осторожно. Казалось невероятным, чтобы столь исключительную прозу могла написать пятнадцатилетняя девочка, если, конечно, это и вправду была она.
— Энджел раньше писала что-нибудь в этом роде?
— Ничего подобного. Две-три строчки, и те с кляксами.
— "Молнии, подобные кровеносным сосудам тьмы, прошили небо", — прочитала директор. — А у Оскара Уайльда вы не искали?
— Смотрела и у него, и у Уолтера Патера.
— Спросите у нее самой. Если она опять нас дурачит, что ж, нам не привыкать.
Однажды зимой, изнывая от скуки, Энджел выдала историю о том, что ее кто-то преследовал, когда она шла из школы по улицам, залитым светом газовых фонарей. И только потом, уже в беседе с полицейским, девочка перестала настаивать на своем и заявила, что это ей, по всей видимости, показалось.
Когда все ученицы разошлись по домам, мисс Даусон устроила Энджел допрос. "Она не верит, что эту работу написала я, — думала девочка, с презрением глядя на разволновавшуюся маленькую женщину с постоянно соскальзывавшим пенсне и прической, напоминавшей птичье гнездо. — И кто же тогда, по ее мнению, это написал, если не я? Подумать только, как проходит ее жизнь: каждый день вечная суета с уроками в школе, эта ее юбка, постоянно измазанная мелом. Домой она прибегает только к вечеру и начинает готовить на завтра Шекспира: вот эту страницу пропустить, а здесь выбросить строчку, чтобы дети не прочитали слово "лоно"".
Энджел обвела взглядом унылый класс, ряды сидящих фигур и длинные парты, все эти знакомые карты и картинки на религиозные темы. Когда-то давно классная комната была спальней в чьем-то частном доме. "Четыре Кедра" — так называлась эта усадьба, которая теперь являлась школой для дочерей местных лавочников. Часто во время скучных уроков Энджел пыталась представить эту спальню такой, какой она была раньше, — со спущенными плюшевыми шторами на окнах, с огнем за каминной решеткой, с белым атласным платьем на спинке стула. Она представляла себя хозяйкой комнаты и видела, как служанка поправляет кружева на ее одеждах.
— Что ж, хорошо. Надеюсь, ты будешь продолжать в том же духе, — с сомнением произнесла мисс Даусон. Она окунула ручку в красные, чернила и написала в конце сочинения: "Очень хорошо".
— Ты много читаешь, Энджелика?
— Я вообще не читаю.
— Почему же?
— Мне это неинтересно.
— Какая жалость! А что же ты делаешь в свободное время?
— Чаще всего играю на арфе.
"В это она, конечно же, тоже не поверила", — подумала Энджел, заметив, что на лице мисс Даусон вновь появилось прежнее подозрительное выражение. Тому, что учительница не поверила в игру на арфе, хотя это действительно было неправдой, девочка возмутилась не в меньшей степени, чем из-за сочинения, которое она написала сама. Причем написала легко и быстро, потому что все это внезапно пришло ей в голову.
Когда мисс Даусон отпустила Энджел, та торопливо сделала реверанс и побежала вниз в раздевалку. На лестнице царил полумрак. Свет проникал сюда только из двери зала напротив. Оранжерея с пальмами и эвкалиптами казалась призрачно-серой. Все девочки уже разошлись по домам.
Раздевалка располагалась в бывшей буфетной. Она была оборудована вешалками, на которых теперь висели только мешочки со сменной обувью, и лишь в одном углу виднелось одинокое пальто с капюшоном. Пальто Энджел. По растрескавшемуся каменному полу то и дело пробегали тараканы, стены пахли сыростью, а окна были пересечены прутьями решеток. В это время дня раздевалка производила угнетающее впечатление. Девочки выходили через заднюю дверь, у порога которой среди папоротников лежали железные сетки, чтобы очищать грязь с ботинок, и стояли ряды мусорных бачков и бутылок из-под воды.
Главный подъезд, освещенные окна, а также лужайка и сами четыре кедра были хорошо видны с боковой дорожки, что вела к главному входу. Здесь, среди лавровых деревьев, Энджел поджидали две младшие девочки. Ей вменялось в обязанность сопровождать обеих в школу и обратно — их родители являлись постоянными покупателями в маминой бакалейной лавке.
Обе девочки, Глени Полли, были очень напуганы, ведь уже спускались сумерки, а они все ждали и ждали. На улице давно горели фонари, и небо из-за них стало темно-синим. Воздух, в котором витал привкус дыма, пах как-то особенно, по-вечернему тревожно. —- Мне пришлось остаться после уроков, чтобы выслушать хвалебные речи, — сказала Энджел, торопливо идя по тротуару и натягивая на ходу шерстяные перчатки.
Глен и Полли семенили рядом. Они спустились с горки и прошли мимо домов георгианской эпохи с закругленными формами и террасами, прислушиваясь к шепоту мертвых листьев в их темных садах.
— А когда ты в Райских Кущах, — заговорила Пол ли, т ты ходишь в темноте по саду? Совсем одна?
— Я беру с собой пса Трэппера, и мы обходим все вокруг. Страшно бывает около конюшен. Слышно только, как лошади выпускают воздух из ноздрей и переступают с ноги на ногу.
— И что же, это твои собственные лошади?
Будут мои, когда перейдут ко мне по наследству.
— А кто же сейчас за ними ходит?
— Грумы и конюхи. Все содержится в полном порядке: и конюшня, и дом. В гостиной мебель и ковры накрывают холстиной, чтобы защитить их от пыли. Это дело экономки следить, чтобы к тому дню, когда я смогу сама приехать и остаться там жить, все сверкало и блестело.
— Как грустно, что тебе приходится ждать, — сказала Полли. — Почему же ты не можешь поехать туда прямо сейчас?
— Моя мать вышла замуж за человека, который был ниже ее по происхождению. После этого она уже не мог ла вернуться. Так что вы ни в коем случае не говорите никому о Райских Кущах.
— Нет, конечно, не расскажем — поспешно прошептали девочки. Они всегда так отвечали. —А почему мы не должны этого делать? — спросила! Глен.
— Если только моя мама об этом услышит, ее сердце будет разбито. Стоит вам проронить хоть слово — это может дойти до нее, и тогда я не ручаюсь за последствия.
— Мы будем молчать, - сказала Полли. — А ты нам еще расскажешь про павлинов?
Каждый день девочки слушали истории про Райские Кущи. Они были для них реальнее, чем унылые улицы с полукруглыми домами и разваливающимися террасами, по которым они шли домой. Голые газовые рожки, горели в маленьких угловых магазинчиках, но ряды желтых кирпичных домов оставались в темноте — они освещались у входов только по воскресеньям. Повозки с углем и подводы пивоваров с грохотом проезжали мимо, но экипажей не было видно. Девочки выросли в окружении этого тошнотворного запаха, доносившегося из ближайшей пивоварни, и поэтому просто его не замечали.
— А завтра ты нам расскажешь еще? — спросила Полли, остановившись у ограды перед маленьким садиком. Энджел всегда вздрагивала, как от неожиданного удара, когда девочки останавливались у своей калитки. Увлекшись своими рассказами, она никогда не замечала конца пути, к тому же всякий раз ей приходилось резко переключаться с Райских Кущ на мрачный район с его складами, заводиками и нависшими надо всем этим газовыми фонарями, —Может, расскажу, — беззаботно бросила она.
Девочки открыли калитку и попрощались с Энджел, но та уже шла своей дорогой. Придерживая пальто, она торопливо удалялась прочь, вновь поглощенная своими странными мыслями.
Немного дальше, на Волантир-стрит, выстроились в ряд магазины: рыбная лавка, откуда дети часто выбегали с горячими засаленными свертками; газетный киоск; аптека, в витрине которой слабый свет пронизывал три бутылочки с красной, зеленой и фиолетовой жидкостью и освещал мисочки с александрийским листом и серой. За магазином тканей, последним в ряду, находилась бакалейная лавка, где посыльный Эдди Гилкес упаковывал за прилавком заказ, развешивая сахар по розовым пакетикам. Лежавший перед ним на столе кусок сыра был весь усеян грязными отпечатками его пальцев. Под ногами были опилки, которыми всегда покрывали пол ближе к концу дня.
Энджел не обратила внимания на приветствие Эдди и, войдя в дверь, сразу направилась в конец магазина. Темный коридор был заставлен коробками. Банки с солеными огурцами и бутылочки с уксусом стояли прямо у ступеней лестницы. Запах бекона и мыла проник и в комнаты наверху: в холодную непроветриваемую спальню Энджел и в яркую гостиную, где миссис Деверелл, наклонившись над столом, сейчас готовила тосты.
На столе поверх зеленой скатерти лежала еще одна, вязанная крючком, свет заливал расставленные чашки и блюдца. Комната была загромождена вещами; трудно было пройти между столом и прочей мебелью: диваном из конского волоса, шифоньером, педальной швейной машинкой и фисгармонией. Кругом были расставлены фотографии. Каминная полка была занавешена бархатом, а калильная сетка скрывалась под бахромой с бисером.
Миссис Деверелл одной рукой прикрывала лицо от огня, но щеки ее порозовели.
В комнате было очень жарко.
— Ты сегодня поздно, — проговорила она.
— А я не спешила.
— Ты не застала тетушку Лотти. Ты же знаешь, как она любит с тобой поговорить. Я же тебе напомнила, что сегодня ее среда. Энджел раздвинула шторы и прислонилась лбом к запотевшему окну.
— О, как здесь жарко! На понимаю, как только можно выносить такую духоту.
Девочке очень хотелось бы сейчас бродить где-нибудь за городом, в холоде и темноте. Обыденность этой комнаты вызывала в ней раздражение. Она повернулась спиной и закрыла глаза. Но заткнуть уши, чтобы не слышать голос матери, Энджел не решилась. Она совсем забыла о сегодняшнем посещении тети и сейчас была этому очень рада. Во время визитов родственницы и совместных чаепитий девочке всегда казалось, что ее чрезмерно опекают. Очень уж пристально к ней присматривалась мамина сестра, очень уж внимательно расспрашивала ее о друзьях и школе. Особенно о школе, потому что она вносила часть платы за обучение. Обе сестры пребывали в восторге от того, что Энджел не пришлось ходить в пансион, расположенный в конце улицы на углу. "Скажи что-нибудь по-французски", — просили они ее. Девочка угрюмо уступала. Женщины и не подозревали, с каким чудовищным акцентом говорила Энджел, произношение это так и осталось у нее на всю жизнь.
Aliens, enfants de la Patrie! Le jour de gloire est arrive. Contre nous de la tyrannie L'etendard sanglant est leve*.
— Изумительно! He правда ли?—обычно повторяли они, радуясь, что нашли своим деньгам достойное применение.
Девочка пыталась понять, почему она чувствовала себя. такой униженной. Ей хотелось отгородиться от тетушки ного любопытства, поэтому Энджел отвечала сдержанно и уклончиво. Когда женщины наконец оставляли ее в покое, она вставала коленями на диван и смотрела вниз на улицу: на то, как дети играют в классики и прыгают через веревку; на молочника, разливающего молоко в бидоны; на шарманщика с его обезьянкой.
Наконец две сестрицы забывали о ней, и тогда Энджел прислушивалась к их разговорам, тетушка Лотти рассказывала истории о Райских Кущах, где она работала служанкой. Частенько в такие вечера девочка уже не видела улицу внизу, потому что в глазах ее стояли эти Райские Кущи и затмевали собой все остальное. Она открывала для себя комнаты и галереи, бродила по заросшим травой тропинкам между скульптурами и тисами.
— Этот вкусный пирог ей дала повариха, — говорила миссис Деверелл, Она взяла с камина блестящий пирог со смородинками. — Сразу видно, как там о ней заботятся.
Энджел опустила шторы и пошла к столу.
Мать поставила тосты и чайник.
— За все, что нам уготовано получить, да исполнятся благодарностью Господу сердца наши, — проговорила миссис Деверелл. — Я могу сварить тебе яйцо, если хо чешь. Твоя тетушка принесла мне несколько свежих яиц — это от садовника.
— Нет, спасибо. Я не голодна, — ответила Энджел. Она прогнала со стула кошку и села за стол.