Основатель

— И как эта пыль могла попасть в реальный мир? — сдавленно спросил Валентин, чувствуя, что боль начинает постепенно ослабевать.
— Ее принес Вольфгер. Еще до того, как его клан разъединился. Видимо, не знал, что достал оружие против своих же братьев.— Судья взглянул на золотые пылинки, кружащие вокруг, и добавил: — А, быть может, ему было просто все равно.
— И откуда ты все это знаешь? — Валентин торопливо пошел вперед, с тревогой глядя на искры, пока еще летающие на безопасном расстоянии.
«А что принесу я?» — неожиданно подумал он, сунул здоровую руку в карман, сжимая обломок растения-позвоночника. Ему вдруг захотелось выбросить кость, но сделать этого он не успел. Жгучие искры превратились в яркий изумрудный смерч и ринулись на человека, словно рой обезумевших пчел.
«Это иллюзия!» — подумал он в панике, и тут же первая из них резанула его по щеке, другая запуталась в волосах, третья обожгла шею.
— Вас нет! — закричал человек, вскинул руки, пытаясь защититься от жгущих искр.— Ничего этого нет!
И в то же мгновение на него рухнул весь раскаленный рой. Казалось, все тело вспыхнуло — запахло палеными волосами и горящей одеждой. Видимо, сейчас надо было дать этому миру убить себя, но Валентин вновь рванулся, отчаянно желая спастись. Жить, любой ценой.
Все вокруг снова заволокло тьмой. Боль отступила. Окружающее пространство застыло, стало густым, словно сироп, а затем лопнуло, отшвырнув несостоявшегося ревенанта прочь.
Он рухнул на мокрый песок, лицом в воду. Мгновение лежал, не шевелясь, наслаждаясь прохладой, касающейся опаленной кожи, а затем, когда понял, что задыхается, дернулся в сторону, перекатился на бок и вскочил, не обращая внимания на боль от ожогов. Он ожидал новой опасности. Но та не спешила появляться.
Валентин стоял на берегу безграничного черного озера, под высоким каменным сводом, излучающим бледное сияние. Один. Отца рядом не было.
Сначала это не удивило и не обеспокоило Корвинуса. Но постепенно в голове начали медленно раскручиваться, цепляясь одна за другую, тревожные мысли. Судья не захотел идти дальше? Не смог? Это испытание для него одного? Или хозяйке этих пещер не понравилось, что новый испытуемый идет по ее владениям не в одиночестве?
За спиной поднималась гладкая каменная стена без единой трещины. Ни намека на выход. Значит, нужно опять двигаться вперед. Идти или плыть.
Валентин сел у самой кромки воды и уставился на озеро. С первого взгляда оно казалось очень глубоким. И поблизости не наблюдалось ни лодки, ни плота.
— Ну и что мне делать? — спросил он беззвучную пустоту. — Ждать перевозчика?
Черная гладкая вода отвечала глубоким молчанием.
Юноша медленно поднялся, держась за стену, и теперь разглядел, что поверхность озера не везде непроглядно-угольная. Прямо напротив места, где он стоял, виднелось светлое пятно.
Валентин машинально шагнул вперед, теплая волна лизнула его ботинки и лениво откатила назад. Сначала он увидел нечто, напоминающее белый дым, но тут же понял, что это волосы. Бесконечно длинные серебряные волосы. Они лениво колыхались, окутывая прекрасное алебастровое женское тело. Развевались вокруг спокойного, красивого лица. Прозрачные глаза безмятежно смотрели на человека сквозь толщу воды. Женщина стояла на ступенях лестницы, ведущей вниз, в озеро, и, нежно улыбаясь, манила его к себе. И Валентин, сам не понимая, что делает, пошел вперед.
Вода была теплой, ласковой, ее прикосновения снимали боль от многочисленных ожогов и царапин. Успокаивали, убаюкивали, усыпляли тревогу и беспокойство…
Женщина медленно отступала перед ним, кивая дружески и предлагая идти за собой все дальше. И Корвинус следовал за ней, не замечая, что погружается все глубже.
В какой-то миг он почувствовал легкую резь в шее, увидел размытое красное облачко, взлетевшее рядом с лицом, но не придал этому значения, так же как и тому, что погрузился в воду с головой, но продолжает свободно дышать. Беловолосая красавица звала за собой, ее движения были плавными, мягкими, завораживающими, и Валентин покорно двигался за озерной леди, ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь. Однако боль неожиданно усилилась, потекла по спине, перекинулась на ноги…
Корвинус почувствовал, как начинает избавляться от наваждения, оглянулся и увидел, что серебряные волосы женщины тянутся к нему, прикасаются к коже, ощупывая, словно бесконечно длинные усики какого-то насекомого. Затем они вдруг прилипали к телу, разрезая одежду, касались кожи, и в воду взлетало очередное красное облачко. Каждый волос был похож на тончайшую бритву… А женщина продолжала пленительно улыбаться.
Валентин не успел ни испугаться, ни разозлиться. По-прежнему ни о чем не думая, сунул руку в карман, выхватил обломок растения-позвоночника, шагнул вперед и с размаху вогнал его в грудь озерной красавице.
Наверное, она закричала — рот открылся в беззвучном вопле, расширились прозрачные глаза, волосы взлетели, словно подхваченные порывом ветра, выпуская человека. И в то же мгновение женщина превратилась в белое облако и разлетелась клочьями во все стороны. Растаяла. А Корвинус понял, что захлебывается, не в силах дышать.
Он рванулся наверх и, когда легкие уже горели от нехватки кислорода, вынырнул на поверхность. Несколько минут Валентин барахтался в воде, пока не отдышался и не понял, где находится. Белая лестница, по-прежнему, светилась на глубине и тянулась широкой дорогой к берегу. А тот оказался неожиданно далеко от места, где очутился несостоявшийся ревенант. Но его это не испугало. Он понял внезапно, что в какой-то момент просто перестал испытывать страх.
Валентин уже совсем было собирался плыть обратно, но неожиданно осознал, что все еще сжимает в правой ладони обломок растения. Разжал пальцы, но кость не выпала из его руки. Серые звенья-позвоночники зашевелились, прижимаясь к ладони, выпустили длинные отростки, крепко обхватили запястье, словно жутковатого вида браслет, и поползли дальше вверх по предплечью.
Валентин кричал, пытаясь содрать с себя ожившую дрянь, но она уже плотно обхватила плечи. Костлявые, маслянисто блестящие наросты не причиняли ни боли, ни какого-либо неудобства и даже как будто поддерживали в воде. Но Корвинус продолжал бороться с растением, пытавшимся стать частью его тела, чувствуя, что теряет в этой схватке оставшиеся силы. Вновь окунулся с головой и на этот раз не смог выплыть.
Его поволокло куда-то вниз. Все ниже и ниже. Лестница рухнула, и Валентин снова начал проваливаться сквозь этот нестабильный, но такой реальный мир.

Он лежал, не в силах пошевелиться, там, где упал. В ноздри бил запах мокрой земли и травы. Теплый ветер слегка касался лица.
Вокруг возвышались стены, облицованные мрамором, хрустальные светильники в виде виноградных гроздей и картины с изображением жизни античных богов.
Валентин понял, что валяется на земляном полу роскошного зала. Дворец Смерти? Новое испытание?
На его теле больше не было костяных наростов, а в кармане осталось всего лишь несколько звеньев сломанного растения-позвоночника.
— Вставай,— неожиданно прозвучал рядом тихий голос отца.
— Не могу,— ответил он беззвучно и понял, что, действительно, не может и не хочет идти дальше.
С каждым шагом он как будто терял часть себя, получая взамен что-то новое. Может быть, даже важное, необходимое для жизни кадаверциан. Но он не был уверен в нужности этих изменений лично для него.
— Ты еще не дошел до центра пещер.
Через силу Валентин повернул голову и увидел Корвинуса, сидящего рядом.
— Прости, я не сумел помочь тебе.
— Ты пытался,— ответил тот, и его черты вдруг поплыли, плавясь, словно воск, и превратились в чужой, бледный, застывший лик, обрамленный белыми как молоко волосами.
— Так ты все еще хочешь стать кадаверцианом? — прозвучал в голове изумленного Валентина гулкий, раскатистый голос.
И юноша неожиданно понял, кто шел с ним все это время.
Несколько мгновений он смотрел на белое умиротворенное лицо, затем попытался заставить себя подняться… Хотя бы сесть.
— Я думал, это неправда. Вас… тебя не существует на самом деле.
Существо, сидящее рядом, смотрело на него глубоким пронизывающим взглядом, не осуждая, не укоряя, не одобряя.
— Дона оказала тебе плохую услугу. Велела выжить. А ты должен был умереть.
— Я не сумел. Извини…
На ее блеклых губах появилась легкая улыбка.
— У тебя будет еще один шанс. Пройти Путь снова, если ты решишься.
Валентин помолчал, не зная, что сказать, в голове крутился один-единственный вопрос:
— Почему ты так милосердна ко мне?
— Я милосердна ко всем.
— Но почему ты помогала мне?!
Она чуть улыбнулась и ответила:
— Мне был нужен новый привратник.
Затем медленно поднялась, несколько мгновений смотрела на человека, наклонилась и положила возле него цветок — стебель с множеством белых венчиков. Асфодель. Корвинус протянул руку, крепко сжал цветок и вдруг понял, что падает. Проваливается. Летит.
Иллюзорный мир вокруг разорвался, пропуская настоящую реальность.
Он рухнул на пол просторного, светлого зала, за окнами которого кружил снег. А спустя несколько мгновений услышал взволнованный голос Доны, открыл глаза и увидел ее прекрасное лицо, яркие губы, серебряные волосы.
— Я не смог,— произнес Валентин через силу, глядя в бесподобно-синие глаза вилиссы.— Не дошел.
Он разжал окровавленный кулак, в котором был зажат смятый цветок, и прошептал:
— Это она дала.
— Кто? — так же тихо спросила вилисса, осторожно касаясь его лица.
— Смерть.

ГЛАВА 10

СВОБОДЕН

«Хорошая репутация это одна из многих неприятностей, которые мне не пришлось пережить».
Оскар Уайльд. «Женщина, не стоящая внимания»

5 марта Если говорить вежливо, то скрипка оказалась отвратительной. Мастер, сделавший ее, никогда бы не встал на одну ступеньку даже с Амати, не говоря уже о Гварнери и Страдивари. Жалкая немецкая подделка под одного из талантливых итальянцев была достойна лишь немедленного сожжения в камине.
То, что деревяшка не способна выдать ни одной приличной ноты, Миклош понял, как только ее увидел. Ему хватило единственного взгляда на это убожество, чтобы знать — скрипичный мастер родился бездарным. Отвратительно сделанная нижняя дека, слабые ребра, плохой клей и слишком вылизанный, янтарный лак. В нем отсутствовала привычная теплота и глубина, что встречалась у благородных инструментов. Стоит ли говорить о звучании? Когда господин Бальза впервые коснулся смычком расстроенных струн, у него едва не лопнули барабанные перепонки. По его мнению, даже кошки, наступи им на хвост, не были способны издавать столь мерзких звуков.
Оставалось лишь удивляться, с какой помойки Кристоф притащил эту дрянь и почему до сих пор ее не уничтожил, а бросил валяться вместе со всяким хламом на чердаке. Где поверженный нахттотер и нашел музыкальный инструмент, когда, страдая от безделья, как-то под утро поднялся наверх.
Споткнувшись о запыленный лакированный футляр, Бальза не стал спрашивать разрешения и притащил находку в свою комнату, расположенную на втором этаже в особняке кадаверциана.
Миклош понимал, что ему необходима практика. И потому пришлось пожертвовать тонким, безупречным слухом и бесконечным талантом ради тренировки рук. Мучительная регенерация осталась позади, но пальцы до сих пор плохо слушались, были медлительными, неловкими. Смычок и карандаши — вот что ему требовалось для быстрейшего восстановления.
Однако рисовать быстро надоело. Сейчас все наброски походили один на другой — излишне однообразные и примитивные — Хранья, жарящаяся на солнечных лучах. Разумеется, поначалу подобные образы не могли не радовать Бальзу, но затем стали удручать. Он понимал, что до момента, как сестрица отправится в ад, пройдет еще какое-то время и, в раздражении собрав бумаги, смял их и под завязку насытил чрево мусорной корзины. Нахттотер решил, что музыка сейчас для него предпочтительнее, пускай она и рождается из столь отвратительной скрипки.
Прострадав несколько часов, он нашел выход из положения — играть, не касаясь смычком струн. И скрипка пела в его голове, создавая одну мелодию за другой. И каждая из них была прекрасна, настоящий бриллиант в музыкальной сокровищнице, а все потому, что их автором являлся господин Бальза.
Ля минор. Первую интонацию, наполненную энергией и стремлением вперед, сменило мелодичное ядро, мотивные импульсы, вытекающие один из другого. Темп, лад, фактура, характер движения. Этот концерт превосходил все то, что смогли создать и Бах и Вивальди. Миклош Бальза наслаждался собой и своей музыкой, на какое-то время забыв о свалившихся на него проблемах.
От музицирования его отвлекла боль в висках. Помянув гром и молнию, нахттотер с раздражением отложил скрипку в сторону и рухнул на кровать, проклиная сестру. Последствия «Поцелуя Медузы» ощущались до сих пор. По утрам на тхорнисха свирепым шакалом набрасывался сильный озноб. К вечеру частенько пропадала чувствительность в пальцах, легкой судорогой скручивало лицевые мышцы, исчезало зрение, жгло язык, и сильно ныли виски. Заклинание проклятых тупоголовых лигаментиа, которых сестра в два счета обвела вокруг пальца, никак не желало отпускать свою жертву. По подсчетам Бальзы, эта гадость не прекратит донимать его еще, по крайней мере, две недели.
Когда боль становилась невыносимой, нахттотер клал на лоб мокрое полотенце. Это помогало слабо, но зато он не терял способности думать. Господин Бальза не гнушался раз за разом прокручивать в голове ночь своего поражения.
Признаться честно, он не любил признавать свои ошибки, но сейчас иного выбора не было. Миклош знал, что во всем виноват сам. Подумать только! Прожить столько лет среди опасных, словно акулы, блаутзаугеров и растечься перед сестрой, словно выброшенная на берег медуза! Он всегда считал ее более слабой, более нежной, более ранимой, более недальновидной… И поплатился за это сполна. А между тем такую тварь следовало убить сразу, мгновенно, а не дарить ей жизнь, пускай это и было существование в пределах Котора. Да и затем, как только она вернулась в Столицу,— надо было не разговоры вести, а немедля раздавить ее мерзкую голову!
Но он не смог. Черствый, кровожадный, любящий только себя Бальза в самой глубине души надеялся, что они будут вместе. И упустил момент. А затем стало поздно.
«Тупоголовый романтик!» — презрительно прошипел он, глядя в идеально-белый потолок. Его тошнило от себя, от своей глупости и того, что произошло. Стоило ему подумать о том, что теперь сестра заняла его «Лунную крепость», возглавила его клан и называет себя нахттотерин, весь мир становился алым от ненависти. Но приходилось контролировать свои чувства, быть сдержанным и не разнести что-нибудь из мебели или коллекционной этрусской керамики кадаверциана. Вряд ли Кристоф будет рад, если в его доме случится погром.
Бальза разумно полагал, что сейчас не время ругаться с колдуном. Тот стал союзником, пускай и невольным. Кадаверциан явно был не слишком доволен незваным гостем, которого притащил на своем горбу дух-убийца, но, слава Основателю, не приказал выбросить нахттотера на солнце.
Почему мастер Смерти так поступил — Миклош не знал до сих пор. «С некромантами,— думал он,— никогда не поймешь, играют ли они в благородных рыцарей или, действительно, таковыми являются». Он не представлял, какая Кристофу выгода от его жизни, особенно если учесть, что колдун на дух его не переносит.
На всякий случай, чтобы не гневить судьбу, в первые дни Бальза вел себя тише воды ниже травы. Это было не сложно, поскольку большую часть времени он провел в беспамятстве. Регенерация проходила на удивление медленно и тяжело.
Однажды, придя в себя на изорванной постели, Миклош увидел стоящего в дверях колдуна. Он попытался улыбнуться, но губы плохо слушались, и на лице появилась неприятная гримаса:
— У меня сегодня не слишком презентабельный вид,— хрипло и натужно рассмеялся нахттотер, садясь.— Извини, что встречаю тебя в мятой рубашке.
Ничего не сказав, кадаверциан вошел в комнату и поставил на столик большую кружку с кровью. Брат Храньи тут же почувствовал голод. Он не помнил, когда ел в последний раз.
От кружки отвратительно смердело застарелой несвежей пищей, и господин Бальза внутренне скривился. Какой еще еды можно было ожидать в кладбищенском логове? Здесь никто не собирался кормить его свежими лакомствами.
Кадаверциан догадался, о чем думает гость, и едва заметно улыбнулся:
— Никаких блондинок.
Понимая, что спорить нет резона, тхорнисх лишь пожал плечами.
Тогда Кристоф провел над кружкой рукой. Запахло анисом, и кровь приобрела светло-зеленый цвет.
— Что это за дрянь? — не сдержался Бальза.— Теперь она выглядит так же отвратительно, как и пахнет!
— У меня нет знаменитых эликсиров Луция Тхорнисха. Тебе придется пить, что дают.
Мысленно помянув гром и молнию, Миклош неловко взял кружку едва отросшими пальцами и выпил залпом… Его едва не вывернуло наизнанку. Пытаясь справиться с бунтующим желудком, он откинулся на подушки и закрыл глаза. Боль медленно отступала.
— Я оставлю в холодильнике запас. Будешь пить это каждый день. Когда встанешь на ноги, тебе лучше уехать из Столицы.