Мемуары Гейши: Роман

Глава 1

Представьте себе, что мы сидим в тихой комнате, смотрим в сад и, потягивая зеленый чай, беседуем о давно минувших событиях. И я говорю вам:

— День, когда я встретила этого человека, был и лучшим, и худшим в моей жизни.

Я полагаю, после этого вы должны отставить свою чашку и спросить:

— Так каким же он все-таки был? Лучшим пли худшим?

Ведь не мог же он быть лучшим и худшим одновременно.

Я бы тоже сочла это забавным и согласилась с вами, но, как это ни парадоксально, день моей встречи с Танака Ичиро стал действительно и лучшим, и худшим в моей жизни. Господин Танака показался мне таким необыкновенным, что даже рыбный запах, распространявшийся от его рук, казал­ся мне запахом духов. Уверена, не повстречай я его тогда, никогда бы не стала гейшей.

Я родилась и воспитывалась не для того, чтобы стать гейшей Киото, и даже родилась я не в Киото. Я дочь рыбака из маленько­го городка Йоридо на Японском море. За всю свою жизнь лишь нескольким людям я рассказала об Йоридо, о доме, в котором выросла, об отце с матерью и своей старшей сестре. И никому еще не говорила о том, как стала гейшей или каково ею быть.

Многие просто предполагали, что, возможно, гейшами были мои мама и бабушка и меня стали обучать танцам, как только отняли от груди. Кстати, однажды, несколько лет на­зад, я наливала сакэ одному господину, упомянувшему о сво­ей недавней поездке в Йоридо. Знаете, я тогда почувствовала себя птицей, перелетевшей за океан и повстречавшей чело­века, знающего, где находится ее гнездо. От удивления я не удержалась и воскликнула:

— Йоридо! Это место, где я выросла.   

Бедный господин! Какая же гамма чувств отразилась на его лице! Он попытался улыбнуться, но это далось ему с тру­дом, так поразили его мои слова.

— Йоридо? — переспросил он. — Не может быть!

Я очень долго вырабатывала улыбку, называя ее для себя «улыбкой Но» за ее сходство с застывшими чертами масок Но, которую можно интерпретировать как кому заблагорас­судится. Можете себе представить, как часто я использовала ее преимущества. Я решила воспользоваться ею и сейчас, и это сработало. Господин выдохнул воздух и опрокинул в себя чашечку сакэ.

— Потрясающе! — воскликнул он и рассмеялся. — Ты выросла на такой помойке, как Йоридо. Это все равно что приготовить чай в ведре.

И смеясь продолжил:

— Так вот почему ты такая смешная, Саюри-сан. Иногда тебе почти удается убедить меня в правдивости твоих забав­ных историй.

Признаюсь, не очень приятно думать о себе как о чае, при­готовленном в ведре, но отчасти это было правдой. Что и гово­рить, я выросла в Йоридо, который никак не назовешь райс­ким уголком, да и мало кто вообще там бывал. Что же касается людей, продолжающих там жить, то у них, как правило, про­сто нет возможности оттуда уехать. Вас, наверное, интересует, как же удалось уехать мне. С этого и начинается моя история.

В нашей небольшой рыбацкой деревушке Йоридо я жила в эдаком «подвыпившем» домишке, стоящем у скалы и обдува­емом постоянными ветрами. Океан рядом всегда дышал с при­свистом, а время от времени оглушающе чихал, и ребенком мне казалось, что он подхватил сильную простуду. Так я вос­принимала сильные порывы ветра, сопровождавшиеся неве­роятными брызгами. Океан, как я считала, обижает наш кро­шечный домик, чихая время от времени ему в лицо и застав­ляя отклоняться назад. Возможно, домик однажды бы и разва­лился, если бы отец не вырезал балку из обломков старой лодки и не подпер ею карниз. Правда, после этого дом стал напоминать хмельного старичка, опирающегося на костыль.

Внутри этого подвыпившего дома я и жила довольно уны­лой, однообразной жизнью. Я с рождения очень похожа на свою мать и совсем не похожа на отца и старшую сестру. У нас с мамой особенные прозрачно-серые глаза в отличие от рас­пространенных карих, обычно встречающихся у японцев. Ког­да-то, совсем маленькой девочкой, я считала, что кто-то про­ткнул в маминых глазах дырки и из них вытекли чернила. Га­далки же объясняли бледный цвет глаз присутствием в ее на­туре большого количества воды. И воды настолько много, что четыре остальных элемента практически отсутствуют, отчего мамины черты так слабо проявлены. Судя по всему, она долж­на была быть необычайно привлекательной, такой же, как ее родители. Да, у персика прекрасный вкус, не менее замеча­тельный вкус и у грибов, но их сложно употреблять одновре­менно. Природа сыграла с ней злую шутку. Она дала ей пухлые материнские губы и угловатую челюсть отца, отчего лицо казалось изысканной картиной в тяжеловесной раме. Ее очаро­вательные серые глаза обрамляли густые ресницы, так укра­шавшие лицо ее отца, но делавшие ее взгляд угнетенным.

Мама объясняла, что вышла замуж за моего отца из-за преобладания в ее натуре воды, а в его — дерева, двух эле­ментов, дополняющих друг друга. Люди, знавшие отца, хо­рошо представляли, что она имеет в виду. Вода быстро пере­текает с места на место и всегда находит щелочку, в которую можно проскользнуть. Дерево же, напротив, крепко связано с землей. Сама природа благоприятствовала отцу, ведь он был рыбаком, а человек с натурой дерева легко чувствует себя в водной стихии. Вот почему отец старался никогда не расставаться с морем. Запах моря с него не смывала даже горячая вода. Когда он не рыбачил, то сидел па полу в нашей темной прихожей и чинил рыболовную сеть. И если бы сеть была спящим живым существом, своими неторопливыми движе­ниями отец даже не разбудил бы ее. Он делал все очень мед­ленно и сосредоточенно. Выражение его лица казалось зас­тывшим. Его покрывали глубокие морщины, и с каждой была связана какая-то боль или тревога. Лицо походило на дерево, на каждой ветке которого гнездились птицы. От постоянных переживаний отец выглядел необыкновенно уставшим.

В возрасте шести или семи лет я неожиданно узнала о сво­ем отце нечто новое. Однажды я спросила его:

— Отец, почему вы такой старый?

Он приподнял брови таким образом, что они образовали вокруг глаз небольшие выгнутые зонтики, покачал головой и с глубоким вздохом сказал:

— Не знаю.

Когда я задала тот же вопрос маме, она взглядом дала мне понять, что ответит в другой раз. На следующий день, не говоря ни слова, мама повела меня к деревне и свернула на тропу, ведущую к расположенному в лесу кладбищу. Мы по­дошли к трем могилам с высокими, значительно выше меня, надгробными плитами, сверху донизу исписанными строги­ми черными иероглифами. Тогда я только начала ходить в школу и еще не умела читать. Мама указала на одну из плит и произнесла:

— Мацу, жена Сакамото Минору. — Сакамото Минору — имя моего отца. — Умерла в двадцать четыре года, в 1919 го­ду. — Потом она указала на другую плиту: — Иничиро, сын Сакамото Минору, умер в возрасте шести лет в 1919 голу.

На последней плите было написано все то же самое за исключением имени — Масао и возраста — три года. Оказывается, мой отец уже был женат раньше, много лет назад, но вся его семья умерла. Позднее я вернулась к этим могилам и, стоя рядом с ними, впервые поняла, как тяжела печаль. Мое тело, легкое лишь мгновение назад, вдруг стало вдвое тяже­лее, как будто могилы притягивали его к себе.

Благодаря союзу воды и дерева у родителей на свет по­явились дети с удачным сочетанием элементов. В то время как я была очень похожа на мать и даже унаследовала ее нео­бычные глаза, Сацу, насколько это возможно, походила на отца. Сестра была на шесть лет старше меня и, конечно, как старшая, могла делать многое, мне еще не дозволенное. Но Сацу обладала удивительным свойством: превращать любое действие в происшествие. Если ее, к примеру, просили на­лить суп, она делала это так, что лишь часть супа случайно попадала в чашку. Однажды сестра порезалась рыбой. Именно рыбой, а не ножом во время ее чистки. Она шла с горы из деревни и несла завернутую в бумагу рыбу. Сверток высколь­знул из рук Сацу, упал на ногу и порезал ее плавником.

Наши родители хотели иметь еще детей, помимо Сацу и меня. Отец мечтал о сыне, с которым мог бы рыбачить. Но когда мне исполнилось семь лет, мама внезапно заболела, видимо, раком кости, и с этого момента я не могла понять, что с ней происходит. Единственное, что помогало ей от бо­ли, — сон, поэтому она спала, как кошка, почти постоянно большую часть суток, а как только просыпалась, начинала стонать. Я видела, как в ней что-то быстро меняется, но из-за преобладания в ее натуре воды мне эти изменения не казались тревожными.

Иногда она вдруг резко худела, но затем так же быстро поправлялась. К тому времени, когда мне исполнилось де­вять лет, кости на ее лице стали выдаваться вперед, и она уже больше не набирала своего прежнего веса. Это вода по­кидала ее из-за болезни, но я не догадывалась об этом. Так же как сочные морские водоросли, высыхая, становятся лом­кими, мама все больше и больше теряла главную составляю­щую своей сущности.

Однажды вечером, когда я сидела на полу в нашей тем­ной прихожей и напевала песенку пойманному утром сверч­ку, из-за двери раздался голос:

— Эй! Откройте, это доктор Миура! Доктор Миура приезжал в нашу рыбацкую деревню раз в неделю, и с тех пор как мама заболела, он обязательно захо­дил к нам. В тот день на море разыгрался шторм, и отец ос­тался дома. Он сидел на своем обычном месте, на полу, за­пустив в сеть свои паукообразные руки. Отец посмотрел на меня и поднял один палец. Это означало, что я должна от­крыть дверь.

Доктора Миура в нашей деревне считали важной персо­ной. Он учился в Токио, знал больше, чем кто-либо, китай­ских иероглифов и был слишком горд, чтобы заметить такое создание, как я. Когда я открыла ему дверь, он выскользнул из туфель и направился в дом, не обратив на меня внимания.

—Как бы я хотел, — сказал он отцу, — жить, как ты, рыбачить целыми днями в море. Славно! А в непогоду отды­хать... Я вижу, твоя жена еще спит, — продолжал он. — Жаль. Было бы неплохо ее осмотреть.

— Вы думаете? — спросил отец.

— Дело в том, что всю следующую неделю меня не будет. Может, ты все-таки разбудишь ее?

Какое-то время отцу понадобилось на то, чтобы выпутать руки из сети, но в конце концов он встал.

— Чио-сан, — сказал он мне, — принеси доктору чашеч­ку чаю.

Тогда меня звали Чио, и только спустя годы я стала изве­стна как гейша Саюри.

Отец с доктором пошли в комнату, где спала мама. Мои попытки подслушать под дверью их разговор ни к чему не привели. Я слышала лишь мамины стоны и ничего из того, о чем они говорили. Я занялась приготовлением чая. Вскоре доктор и отец вышли из маминой комнаты и сели за стол.

— Пришло время сказать тебе кое-что, Сакамото-сан, — начал доктор Миура. — Тебе нужно поговорить с одной жен­щиной в деревне. По-моему, ее зовут Суджи. Закажи ей новое красивое платье для своей жены.

— У меня нет денег, доктор, — сказал отец.

— Мы все в последнее время стали беднее. Я понимаю тебя, но ты должен это сделать ради своей жены. Она не дол­жна умереть в том поношенном платье, в котором сейчас лежит.

— Она скоро умрет?

— Возможно, еще через несколько недель. У нее ужасные боли, и смерть избавит ее от страданий.

Услышав это, я перестала воспринимать их голоса. В ушах стоял шум, как от крыльев мечущейся в панике птицы. Воз­можно, это билось мое сердце, я не знаю. Но если вам до­водилось видеть птицу, залетевшую в храм и пытающуюся найти выход, то вы можете себе представить овладевшие мною чувства. Конечно, я и раньше часто задумывалась над тем, что может случиться, если мама умрет. Но думала об этом так же, как о землетрясении, способном поглотить наш домик. Сложно представить себе жизнь после подобных событий.

— Я думал, что умру первым, — сказал отец.

— Ты уже не молод, Сакамото-сан, но у тебя крепкий организм. Ты легко сможешь прожить еще лет пять. Я оставлю тебе таблетки для жены. Можно давать по две сразу.

Они еще немного поговорили о таблетках, и доктор Миура ушел. Отец продолжал сидеть спиной ко мне и еще ка­кое-то время молчал. На нем не было рубахи, кожа на его теле была собрана в складки. Чем больше я смотрела на отца, тем больше он напоминал мне любопытную коллекцию форм и фактур. Его позвоночник был похож на холмистую дорогу. Его голова, покрытая обесцвеченными пятнами, походила на битый фрукт. Руки выглядели как палки, обтянутые ста­рой кожей. Если мама умрет, как я смогу продолжать жить и одном доме вместе с ним. Я не хотела уезжать, но независи­мо от того, будет в нем жить отец или нет, дом станет пус­тым, после того как мама покинет его. Наконец отец про­шептал мое имя. Я подошла сзади и наклонилась к нему.

— Должен сказать тебе что-то очень важное, — произнес он.

Его лицо словно окаменело. Глаза бегали, будто он поте­рял над ними контроль. Я думала, отец собирается с духом, чтобы сообщить мне о скорой маминой смерти, но он толь­ко попросил меня сходить в деревню и купить немного лада­на для алтаря.

Семейный буддийский алтарь покоился на старом сунду­ке рядом с кухней и являлся единственной ценной вещью в нашем подвыпившем домике. Перед грубой деревянной скуль­птурой Амиды, Будды Западного рая, стояли крошечные погребальные дощечки, исписанные буддийскими именами наших умерших предков.

— Но, отец, разве там уже ничего нет?

Я надеялась, он ответит, но он лишь жестом показал мне на дверь.

Дорога от нашего дома к деревне шла вдоль берега, мимо скал. Идти в такое ненастье казалось невероятно трудно, но я, помнится, была благодарна сильному ветру, как бы раз­гонявшему беспокоившие меня тяжелые мысли. Море неис­товствовало. Волны, как камни, дробились на острые оскол­ки. Мне казалось, весь мир вокруг чувствовал примерно то же самое, что и я. Жизнь, подобно шторму, постоянно смы­вает то, что было явью всего мгновение назад, и являет миру нечто опустошенное и неузнаваемое. И я впервые об этом задумалась. Пытаясь освободиться от одолевавших меня мыс­лей, я быстрее побежала по тропинке, пока впереди не по­казалась деревня.

Йоридо — маленький населенный пункт, расположенный на берегу небольшой морской бухты. Обычно она бывала усе­яна рыбаками, но в тот день я заметила лишь несколько воз­вращавшихся лодочек, напоминавших мне жучков, ползу­щих по поверхности моря. Шторм постепенно нарастал, и уже слышался его рев. Фигуры рыбаков становились размы­тыми, а постепенно и вовсе потерялись за завесой дождя. Я могла наблюдать, как шторм двигался вслед за мной. Пер­вые упавшие капли оказались размером с перепелиное яйцо, и буквально через несколько секунд я так вымокла, словно искупалась в море.

В Йоридо всего одна дорога, и ведет она прямо к двери Японской береговой компании морепродуктов. Вдоль нее сто­яли дома, часть помещений в них была приспособлена под магазинчики. Я переходила улицу напротив дома Окада, где собиралась купить ладан, но неожиданно оступилась, по­скользнувшись на грязной дороге, и упада на бок перед по­возкой, на какое-то время потеряв сознание. Помню, мне все время хотелось что-то выплюнуть. Затем я услышала го­лоса и почувствовала, как меня перевернули на спину, под­няли и куда-то понесли. По распространявшемуся вокруг за­паху рыбы стало понятно — меня принесли в Японскую бе­реговую компанию морепродуктов. Послышался шлепок. Это с одного из столов сбросили на пол сеть с рыбой, а меня положили на его скользкую поверхность. Я была мокрой от дождя, в крови, босая и грязная, одетая в крестьянскую одеж­ду. Я это знала. Но я не знала того, что этот эпизод изменит всю мою жизнь. Ведь именно при этих обстоятельствах я впер­вые посмотрела в лицо господину Танака Ичиро.

Я видела господина Танака в нашей деревне много раз. Он жил в большом поселке неподалеку, но каждый день приез­жал в Йоридо. где его семья владела Японской береговой компанией морепродуктов. Одетый в мужское кимоно и брю­ки, в отличие от рыбаков, носивших крестьянскую одежду, он своим видом напоминал мне изображения самураев. Его кожа выглядела гладкой и упругой, как барабан, а скулы поблескивали, как хрустящая корочка на зажаренной рыбе. Мне он всегда казался необыкновенным, и когда раньше доводилось случайно встречать его на улице, я всегда оста­навливалась и смотрела на него.

Я лежала на скользком столе, а господин Танака тряс мою голову и осматривал лицо. В какой-то момент он поймал взгляд моих серых глаз, зачарованно смотревших на него. Он мог бы пренебрежительно усмехнуться, посчитав меня на­хальной девчонкой, или просто отвести взгляд, но продол­жал смотреть мне в глаза довольно долго, настолько долго, что по моему телу пробежал холодок, хотя в помещении сто­ял теплый спертый воздух.

— Я знаю тебя, — сказал он наконец. — Ты младшая дочь старого Сакамото.

Даже мне, ребенку, было ясно, что господин Танака ви­дел мир вокруг себя таким, каков он есть на самом деле. У него никогда не было удивленного взгляда, как у моего отца. Мне казалось, он замечает смолу, вытекающую из ство­лов сосен, и светлый круг в небе, в котором угадывается солнце, заслоненное облаками, и живет, в отличие от многих, в видимом и осязаемом мире. Я знала, он видел деревья и грязь, и детей на улицах, вот только у меня не было ника­кого основания думать, что он когда-либо замечал меня.

Возможно, поэтому, когда он заговорил со мной, я от неожиданности расплакалась. Господин Танака приподнял и посадил меня. Я подумала, что он хочет отправить меня до­мой, но вместо этого он сказал:

—Не глотай кровь, моя хорошая. Ты же не хочешь, чтобы у тебя образовался камень в желудке. Я бы на твоем месте сплевывал ее на пол.

—Вы предлагаете девчонке сплевывать кровь в том месте, где мы держим рыбу? — возмутился один из рыбаков.

Рыбаки очень суеверны. Особенно они не любят, когда женщины касаются всего, что имеет отношение к рыбе и ее добыче. Однажды утром рыбак из нашей деревни, увидев свою дочь играющей в его лодке, избил ее палкой, а затем протер лодку сакэ. Но даже этого ему показалось недостаточно. Он пригласил священника и освятил лодку. И все это только потому, что его маленькая дочь немного поиграла там, где лежала пойманная им рыба. А сейчас господин Танака пред­лагал мне сплевывать кровь на пол в комнате, где чистили рыбу.

—Если вы боитесь, что ее плевки могут смыть рыбьи киш­Ки, — сказал господин Танака, — возьмите их домой. У меня их еще много.

—Дело не в рыбьих кишках, господин.

—Я могу вас заверить, ее кровь — самое чистое из всего побывавшего на этом полу, с тех пор как мы с вами роди­лись. Так что давай, — сказал господин Танака, на этот раз обращаясь ко мне, — сплевывай.

Я в растерянности сидела на скользком столе и не знала, как поступить. С одной стороны, я боялась ослушаться гос­подина Танака, но с другой, не могла набраться смелости сплюнуть на пол. Ситуацию разрядил один из присутствую­щих мужчин, который закрыл одну ноздрю пальнем и выс­моркался на пол. От отвращения, не в силах больше удержи­вать что-либо во рту, я выплюнула кровь. Все мужчины, кро­ме помощника господина Танака по имени Суджи, с непри­язнью отвернулись и вышли из комнаты. Господин Танака велел Суджи привести доктора Миура.

— Я не знаю, где его искать, — сказан Суджи, но, как мне показалось, он просто не хотел мне помочь.

Я сказала господину Танака, что доктор совсем недавно был у нас дома.

—А где твой дом? — спросил господин Танака.     

—Это маленький подвыпивший ломик на скалах.

—Что значит «подвыпивший»?

— Просто он стоит, склонившись на один бок, словно много выпил.

Господин Танака явно не представлял, как можно вос­пользоваться этой информацией.

— Итак, Суджи, иди к подвыпившему дому Сакамото и посмотри, там ли доктор Миура. Думаю, тебе не составит труда его найти. Прислушивайся к звукам, и если услышишь крики, то скорее всего это доктор Миура осматривает своего пациента.

Я думала, отправив помощника за доктором, господин Танака вернется к своей работе, но вместо этого он долго стоял около стола и внимательно смотрел на меня. Я почув­ствовала, как у меня начинает гореть лицо. Наконец он произ­нес слова, показавшиеся мне очень умными:

— Зато у тебя на лице теперь появился баклажан, маленькая дочь Сакамото.

Он подошел к столу, достал из ящика маленькое зеркальце и протянул его мне. Мои губы опухли, посинели и стали по­хожими на баклажан.

—Но что меня действительно интересует, — продолжал он, — так это откуда у тебя такие необыкновенные глаза и почему ты совсем не похожа на отца?

—У меня мамины глаза, — ответила я, — а лицо отца до такой степени покрыто морщинами, что я и не знаю, как он на самом деле выглядит.

—Когда-нибудь у тебя тоже появятся морщины.

—Но некоторые морщины — его заслуга. Его затылок та­кой же старый, но гладкий, как яйцо.

—Не очень хорошо так говорить об отце, но я полагаю, все это правда.

Его следующие слова вогнали меня в краску:

—Тогда скажи, как старый морщинистый человек с яй­цом вместо головы может иметь такую красивую дочь?

Годы спустя меня называли красивой так часто, что я даже не помню, кто и когда это делал, ведь гейш всегда называют красивыми, независимо оттого, являются они таковыми или нет. Но тогда я еще не знала о существовании гейш, и когда господин Танака сказал мне, что я красива, я поверила в это.

После того как доктор Миура подлечил мои губы, я купи­ла ладан, за которым послал меня отец, и возвращалась до­мой в состоянии невероятного возбуждения. Я даже не могла вообразить, что во мне, как в муравейнике, может развиться такая активность. Мне, наверное, было бы легче, если бы я сосредоточилась на чем-то одном, но мне это не удавалось. Меня мотало из стороны в сторону, как лист бумаги на ветру. Между грустными мыслями о маме, о разбитых губах роились приятные мысли о господине Танака. Я пошла к скалам и дол­го смотрела на море, где даже после шторма волны напоми­нали острые камни, а небо приобрело коричневатый цвет грязи. Убедившись, что никто меня не видит, я прижала ладан к груди и стала произносить имя господина Танака до тех пор, пока оно не зазвучало, как некая прекрасная мелодия. Я по­нимаю, как глупо это выглядит, да это и в самом деле было глупо. Но чего вы хотите от маленькой смущенной девочки?

После ужина отец пошел в деревню посмотреть на игру рыба­ков в японские шахматы, а мы с Сацу молча убирались на кухне. Я пыталась вспомнить чувства, вызванные во мне господином Танака, но холодная, унылая атмосфера нашего дома отгоняла все приятные воспоминания, и ко мне опять вернулись леденя­щие мысли о смерти мамы. Интересно, как скоро мама окажется на деревенском кладбище радом с первой семьей моего отца? Что станет после этого со мной? Мне казалось, что после мами­ной смерти Сацу займет ее место. Я взглянула на сестру, стара­тельно оттиравшую кастрюлю от остатков супа. Она могла смот­реть на предмет и не видеть его. Вот и сейчас она продолжала оттирать давно уже чистую кастрюлю. Наконец я сказала ей:

—Сацу-сан, я себя не очень хорошо чувствую.

—Выйди на улицу и погрейся в ванне, — сказала она и убрала мокрой рукой с глаз свои непослушные волосы.

—Но я не хочу принимать ванну, — возразила я. — Сацу, мама скоро умрет...

—В этой кастрюле трещина. Посмотри!

—Да нет в ней трещины, — ответила я. — Это просто царапина, и она всегда на ней была.

—Но тогда почему кастрюля пропускает воду?

—Ты ее выплеснула, я сама видела.

В этот момент на лице Сацу обозначилось выражение край­него замешательства. Она молча взяла кастрюлю и направи­лась к двери с намерением выбросить ее.